Ермак Тимофеевич

— Тебе-то что, Ксения Яковлевна… Сказала — лучше и не надо.

— Кабы сбылось это.

— Всё сбудется.

В голосе Домаши была непоколебимая уверенность.

— Дай-то бог, — тихо сказала Ксения Яковлевна. — А мне всё-таки стало покойно на душе… И за то ей спасибо.

XVI Возвращение Якова

На другой день Домаша в послеобеденный час пробралась в горницу своей матери. Та встретила её радостно.

— Здравствуй, милая, здравствуй, доченька, спасибо, что не забываешь родную матушку…

— Как можно забыть!.. Такая-то радость мне Господом послана! — несколько замявшись, сказала хитрая девушка.

Ей стало неловко перед матерью, что она, собственно говоря, пришла к ней не с тем, чтобы повидаться с нею, а выпытать то, что она не досказала вчера Ксении Яковлевне.

— Спасибо за это, доченька. Садись, гостья будешь… Ну что? Как провела ночку твоя хозяюшка, свет-Ксения Яковлевна? — спросила Мариула.

— Хорошо, очень хорошо, матушка, уж она так довольна твоим гаданием…

— Довольна, баешь?..

— Да… Только ты, матушка, недосказала ей всего. Она-то этого не заприметила, а я тотчас догадалась.

— Какая ты некстати догадливая, — с улыбкою заметила цыганка.

— Уж такая, знать, уродилась, — отвечала девушка. — Только ты-то уговор наш помнишь, матушка?

— Какой такой уговор?

— А про то, что ты мне скажешь, всё что недоскажешь Ксении Яковлевне.

— А, ты про это…

— Да, про это, матушка.

— И зачем тебе нужно чужую судьбу знать, доченька?.. Не ровен час, проболтаешься.

— Это я-то! Не знаешь ты меня, матушка, я для тайны могила.

— Ой ли?

— Уж будь покойна, матушка.

— Да зачем знать тебе, что до тебя некасательно…

— Как зачем? Любопытно, да и люблю я всей душой Ксению Яковлевну. Стрясётся с нею какая беда, всё же мне легче будет, что заранее я о том известилася. Може, какую и помогу могу оказать ей.

— Нет, доченька, помочь ей не во власти людской… Один Бог ей может быть помощью, — печально-торжественно произнесла Мариула.

— Что такое стрясётся над ней, над голубушкой? — испуганно спросила Домаша.

— Ну ин быть по-твоему… Скажу тебе, только чур никому ни полслова о том не вымолви. Не сболтни ненароком как-нибудь.

— Зачем болтать? Я не из болтливых. Говори, родная…

Голос Домаши дрожал от волнения.

— Недолго будет её счастье, останется она вдовицею неутешною… Реку вижу и быструю, вот волна её мужа захлёстывает, вот вынырнул он, а вот опять скрылся, ко дну пошёл… Ждут её стены монастырские… Вот что я и теперь вижу доченька, как вчера видела, на её личико глядючи.

— Вот оно что… Значит, повенчают их, а он и умрёт вскорости, — печально сказала Домаша.

— Будет это, доченька, будет…

— Тут уж подлинно только Бог может быть помощью…

— Да, родная, не людям изменить волю Божию…

Побеседовав с матерью ещё некоторое время, Домаша вернулась в светлицу и села за пяльцы. Верная данному няне слову, Ксения Яковлевна тоже усердно работала за пяльцами. Домаша только однажды с грустью посмотрела на неё, но тотчас же заставила себя улыбнуться, боясь, чтобы она не заметила этого взгляда и не потребовала объяснений.

Жизнь в хоромах Строгановых вошла в свою колею.

Прошло несколько дней. Одно из предсказаний Мариулы исполнилось. Вернулся Яков.

Это случилось ранним утром, но, несмотря на это, он тотчас же был принят Семёном Иоаникиевичем. Старик очень беспокоился о своём посланце. Наслушавшись от заезжего московского гостя о страстях московских, зная из грамотки своего родственника о трагической смерти бояр Обносковых, он основательно опасался, что гонец с грамоткой от него к казнённым царским лиходеям попадёт в застенок и пропадёт, как говорится, ни за грош, ни за денежку, ни за медную пуговицу, да кроме того, и его, Строганова, может постигнуть царская опала за сношения с лиходеями.

Всё это тревожило старика, ему казалось, что Яков не едет целую вечность, что страшное уже совершилось и что ему с минуту на минуту, вместо ответа на посланное царю челобитье о Ермаке Тимофеевиче, надо ждать грозной царской грамоты. «А всё старая Антиповна; пошли да пошли жениху грамотку. Всё равно ничего не вышло путного, а каша такая заварилась, что навряд ли и расхлебаешь», — мелькало в голове Семёна Иоаникиевича.

Понятна поэтому была его радость, когда Касьян доложил ему утром, что Яков вернулся из Москвы цел и невредим.

— Позвать его скорей ко мне! — распорядился Строганов.

Через несколько минут Яков был уже в его горнице.

— Ну что и как? — спросил он посланца. — Передал грамотку?

— Некому было, Семён Аникич, — отвечал Яков, — ни в Москве, ни в Александровской слободе видом не видать, слыхом не слыхать бояр Обносковых. Приказали оба, и отец и сын, долго жить… И вспоминать-то об них надо тоже с опаскою…

— Так, так, слышал я…

— Слышал?

— Да тут гость был, рассказывал, будто казнили их… Да я думал, сбрехал, мол…

— Никак нет… Правду тебе, Семён Аникич, гость говорил истинную.

— Искал их на Москве-то спервоначалу? — спросил Строганов.

— И поискал, Семён Аникич, да и слава те, Господи, такую бы беду нажил и себе и тебе на голову… Не миновать бы мне застенка да Малютиных рук…

— Как же ты узнал-то обо всём?