Ермо

Да, в отличие от них у него был дом. Он видел его в детских снах, он являлся ему кусочками, частями, постепенно выстраиваясь – камень за камнем, колонна к колонне – и обретая завершенность. Тяжеловатый фасад, высокий фронтон, галереи, вода у стены, немного захламленный, но уютный внутренний дворик. Спасаясь от Белого Карлика, от страшного матушкиного носа с красными пятнышками – следами от пенсне, он научился занимать сны строительством огромного, бесконечного дома. Поначалу удавалось увидеть только фасад, стены, фронтоны, он никак не мог проникнуть внутрь, но однажды со скрипом, с визгом и ржавым хрипом отворились золотые ворота, украшенные роговыми пластинами с изображенными на них единорогами, звездами, драконами и прекрасными, как лошади, женщинами, и он вошел под арку – во внутренний дворик, в глубине которого смутно белела каменная крылатая фигура, поднялся по неосвещенной лестнице и очутился в зале с трескучим, как молодой лед, паркетом, чудовищной люстрой с тыщами хрустальных висюлек, с ветвящимися коридорами, украшенными лепниной и голубыми и розовыми цветами человеческих тел, с каминами, часами, греческой бронзой, звуками и запахами, потаенно зреющей жизнью, сочащейся воспоминаниями и любовью…

Со свечою в руке он исследовал этот бесконечный дом, такой огромный, что пространство неизбежно превращалось здесь во время, в прошлое можно было спуститься по черной лестнице, а в зале с напольными часами угнездился восьмой день недели, – лестницы, переходы, галереи, коридоры, комнаты, залы, каморки, мальконфоры, тени, под тяжестью которых проседали полы. Здесь можно было спрятаться от Белого Карлика.

Тогда он не знал, что ищет. Просто чувствовал, что в доме есть что-то такое, что влечет его по коридорам и залам, заставляя искать себя. Что это было? Кто? Человек? Вещь? Тень? Сон?

Первым обнаружился человек. Женщина. Оказалось, что она живет в этом доме. У нее было имя – Лиз ди Сансеверино. Молода, красива и несчастна. Не мог же Георгий не откликнуться на зов Елизаветы. Он и откликнулся.

Их познакомил Джо Валлентайн-младший, занимавший тогда важный пост в информационной службе при генерале Эйзенхауэре: «Очаровательная и несчастная итальянка, Джордж. Владелица совершенно очаровательного домика на берегу вонючего канала. Но это же Венеция, черт возьми, здесь все воняет красотой и историей. Наверное, они даже испражняются историей, как евреи».

Основательно продегустировав только что прибывшую из Штатов партию бурбона и прихватив пару бутылок с собой, они отправились в гости к госпоже ди Сансеверино.

Машина с трудом пробиралась по этим чертовым calli, шофер с перекошенным лицом взмок от напряжения, лавируя между корзинами, итальянками и их детьми. На площади перед дворцом Сансеверино он наконец перевел дух и обернулся к пассажирам.

Ермо утратил дар речи, увидев перед собой этот дом. Дом, где столько лет он прятался от Белого Карлика. Он узнавал трещинки и выбоинки на фасаде, фигурки на фронтоне, ворота под аркой, водоросли, махристо колыхавшиеся в грязной воде…

«Ничего особенного, – пожал плечами Джо. – Это скорее Рим или Флоренция. Настоящая Венеция – это Тревизан или Пападополи… или что-нибудь более раннее… готика без истерического спиритуализма… и что-нибудь восточное… Представляешь? Готика с мусульманским акцентом!»

Джордж кивнул. Да. Может быть.

Джо потянул его за рукав.

«Нас ждут, Джордж».

Ему хотелось зажмуриться: внутри все было так, как он задумывал и строил в своих сновидениях. Лестницы, залы, коридоры. Ну, разве что он не позаботился по-настоящему о картинах и скульптурах. И, конечно же, он не мог вообразить эту женщину, которая мягко скользила вниз по широченной лестнице, окутанная сероватым блескучим шелком. Синьора ди Сансеверино. Лиз.

Захваченный своими переживаниями, он поначалу не очень внимательно вслушивался в то, что она говорила, – хотя ему сразу понравилась музыка ее разжиженного английского. Он машинально кивал и улыбался. Прекрасна, как змея. Шелк, блеск, свет, легкость, light, и эти глаза… турчанка… скажи он ей или Джо, что построил этот дом давным-давно в нью-сэйлемских сновидениях, они с полным правом примут его за сумасшедшего. Впрочем, разве обязан он кому-нибудь рассказывать об этом? Его язык невнятен и ему самому – спасает речь, доступная пониманию. Мысль изреченная есть ложь. Нас порождает дух, но жизнь дает нам буква. Ему еще предстоит запечатлеть все это на бумаге. А пока…

«Быть может, вина? – Лиз смотрела на него, чуть склонив гладко причесанную голову набок. – Или коньяк?»

«Спасибо. Кажется, я не расслышал… то есть не слушал… простите…»

Они переглянулись.

Джо плеснул в стаканы виски.

«Как насчет капельки кентуккийского самогона, синьора?»