Ермолка под тюрбаном

Улица была пустынной. Но на террасах, на крышах домов — и тут, и там — сидели группами мужчины, причем в таких количествах, что похоже это было не на посиделки, а на некое сборище, митинг. Я, во всяком случае, отводил взгляд, чтобы не привлекать внимания, хотя меня так и тянуло запечатлеть их на фото как некое тайное заседание последователей Шабтая Цви. Может быть, я не так уже был не прав. Я перехватывал их взгляды, что было неудивительно: я выглядел белой вороной в поисках неясно чего. Наконец на задах одного из домов я заметил заросшую травой площадку. В траве, как старые грибы, были разбросаны полуразрушенные надгробные памятники. Я вернулся на угол площади и понял, что этот дом с надгробиями на заднем дворе находится как раз на задах той самой лавки с изделиями из пластика. Я вернулся к этому двору, двигаясь вдоль каменного забора, пока не наткнулся на калитку. Это была красная калитка — железная дверь, выкрашенная под кирпич. Судя по всему, об этих воротах и говорил официант, он же дежурный из отеля. Калитка была открыта. Вниз, во двор, спускалась каменная лестница. Возможно, если я окажусь во дворе этого дома, меня не смогут выгнать по законам восточного гостеприимства? Но кто я такой, чтобы вторгаться на мессианскую территорию? Сюда не допустили даже президента Черногории. Повторяя все это в уме, я с опаской сделал несколько нерешительных шагов по ступеням, и почти тут же из дверей дома внизу вышла крупная высокая женщина в просторном салопе и в монашеском платке.

«Тюрбе?» — спросил я, замерев. Женщина ничего не ответила. Она смерила меня с головы до ног. Мне показалось, что в этом взгляде на меня, стоящего на ступенях при входе, был момент узнавания. Как, каким образом мы узнаем своих, родственников? Каковы они, эти тайные знаки, отметины, как клеймо у овец? Скорей всего, она, как и все на Балканах или на Ближнем Востоке, тут же различила мое происхождение — племенные признаки еврея из клана Ашкеназ. Размеры носа, кривизна губ, уши или форма затылка, как будто заранее скроенного для еврейской ермолки? Соответствовал ли истине стереотип «жида» в карикатурах нацистской пропаганды? Может быть, мы подделываемся — поколение за поколением — под этот выдуманный стереотип и в конце концов становимся похожими на тех, кого ожидают увидеть в нас те, кто нас не хочет видеть? Но уместно ли это местоимение «мы» — не навязана ли эта общность с начала и до конца теми, кто не способен воспринимать каждого человека индивидуально; кто, как дикий вепрь в поисках трюфелей, постоянно разрывает корни деревьев, отчего они часто и умирают, как умирает человек, узнавший слишком много о собственном прошлом, выставленном на всеобщее обозрение. Я был готов поверить, что эта служительница культа при гробнице увидела во мне знаки принадлежности к мессианскому движению саббатианцев. Был ли я внутренним саббатианцем?

Она поманила меня пальцем. Мы стали послушно спускаться с лестницы туда, где был сад внутреннего двора. Мы прошли вдоль асфальтовой дорожки к строению на задах дома. Это был одноэтажный сарай с бетонными стенами. Так выглядят самодельные гаражи. Женщина вынула из-под складок салопа связку огромных ключей и открыла ржавый замок замызганной железной двери. За дверью я увидел помещение, которое на первый взгляд действительно напоминало заброшенный гараж. Но, вглядевшись в полутьму, я различил контуры зеленоватого надгробия на земляном полу. Пол был прикрыт восточными коврами. Тут было влажно и душно, как в бане, и зеленоватые скаты надгробного камня были явно покрыты плесенью. Это, возможно, ложное, банное впечатление укрепилось, когда заметил в ногах саркофага таз с водой. А по стенам и вокруг надгробия везде висели полотенца всех видов, расцветок, украшений и размеров. Шайки и полотенца.

Я попытался узнать, почему этот склеп увешан полотенцами. Может быть, тут обмывают ноги у священного саркофага правоверные саббатианцы по обычаю мусульман? Слово «тюрбе» — в латинской транскрипции turbe — заведомо связано с тюрбаном, что естественно, потому что гробница — это монумент с высоким камнем у изголовья вроде каменного тюрбана. Здесь этот камень у изголовья выглядел как стойка с краном в бане. А может быть, это вообще и есть ритуальные бани? Может быть, нас пригласили совершить омовение, перед тем как мы предстанем перед тюрбе Мессии? Внятного ответа у женщины в салопе добиться, однако, было невозможно: она не говорила ни на одном из знакомых мне языков. Может быть, все, кто совершает здесь ритуальное омовение, оставляют тут свое полотенце на память в подарок Мессии? Зачем? Так или иначе, моя жена со своим единственным купальным полотенцем расставаться не собиралась. Женщина в салопе проводила нас до калитки с той же загадочной молчаливой невозмутимостью, с какой встретила меня несколько минут назад.