Эрнестина

— Да, не зная, что рука моя уже обещана другому. Но если, узнав об этом, он будет продолжать настаивать и сделает принуждение мое условием карьеры вашей, значит, исключительно эгоизм выступает побудителем его: утонченность чувства исключена. И с этого времени нам следует с опаской относиться к любым его предложениям…

И Эрнестина бросилась в объятия полковника.

— О, отец мой! — воскликнула она, заливаясь слезами. — Не откажите мне, устройте графу проверку! Отец, заклинаю вас, не будьте столь жестоки, не жертвуйте с беспечной легкостью счастьем дочери вашей, которая обожает вас и хочет жить исключительно ради вас! Несчастный Герман умрет от горя, проклиная нас, я же последую за ним в могилу, и вы потеряете двух самых дорогих сердцу вашему друзей.

Полковник любил свою дочь, он был благороден и великодушен. Нельзя упрекать его за излишнюю доверчивость, которая, наилучшим образом свидетельствуя о чистоте и искренности прекрасной души его, тем не менее часто делает честного человека добычей мошенников. Сандерс пообещал дочери все, чего она требовала, и на следующий день поговорил с сенатором.

Окстьерн, более лживый, нежели мадемуазель Сандерс изобретательна, вместе с коварной вдовой Шольтц уже принял все необходимые меры и поэтому ответил полковнику самым удовлетворительным образом.

— Неужели вы поверили, дорогой мой, что в предложениях моих кроется корысть? Вглядитесь же в душу мою: желание быть вам полезным наполняет ее, и стремление это лишено каких бы то ни было задних мыслей. Разумеется, я влюблен в вашу дочь, скрывать это от вас было бы бесполезно. Но узнав, что она не считает меня достойным составить счастье ее, я вовсе не собираюсь принуждать ее к этому.

Конечно же, я не обещаю вам присутствовать при заключении брака вашей дочери, хотя, как мне показалось, именно таково было ваше желание: церемония эта слишком тяжко отозвалась бы в душе моей. Принося себя в жертву, я не могу убить себя своею собственной рукой. Однако брак этот состоится, я сам об этом позабочусь, поручив дело вдове Шольтц. Раз дочери вашей предпочтительней стать женою простого клерка, нежели одного из первых сенаторов Швеции, то она вольна распоряжаться собой. Не бойтесь, выбор ее не повлияет на желание мое помочь вашему продвижению.

Мне надобно срочно уехать: как только я улажу некоторые дела, я пришлю свой экипаж за вами и за вашей дочерью. Вы приедете в Стокгольм вместе с Эрнестиной; Герман может последовать за вами и там, в столице, сочетаться браком с вашей дочерью или же, если это подходит ему больше, ожидать вас здесь, ибо должность, которую я хочу для вас выхлопотать, будет приятным дополнением к бракосочетанию детей ваших.

— Достойный человек, — воскликнул Сандерс, пожимая руку графу. — Какая утонченность чувств! Милости, коими вы нас удостаиваете, ценны вдвойне, ибо свидетельствуют о бескорыстии вашем и великодушии… Ах, сенатор! Вы дали мне узреть вершину благородства человеческого: столь прекрасное деяние должно быть запечатлено в храме и храниться там для потомков, ибо в наш век подобные добродетели редки.

— Друг мой, — произнес граф в ответ на восхваления полковника, — честный человек сам первый наслаждается при виде плодов благодеяний своих: разве не в этом счастье его?

Полковник поспешил сообщить дочери о сем важном разговоре с Окстьерном. Эрнестина была растрогана до слез и с легкостью всему поверила: чистые души доверчивы, их легко убедить, они с радостью поддаются на уговоры наши. Герман, однако, был менее легковерен. Несколько неосторожных слов, вырвавшихся у вдовы Шольтц, пребывавшей в радостном настроении, ибо месть ее начала осуществляться, заронили в нем некие подозрения, о которых он и сообщил своей возлюбленной. Нежное создание успокоило его. Эрнестина попыталась доказать, что человек знатный и занимающий столь высокое положение, как Окстьерн, не способен лгать… Невинная душа! Она не ведала, что пороки, подкрепленные блестящей родословной и богатством, расцветают благодаря своей безнаказанности, отчего и становятся более опасными.

Герман заявил, что хочет сам объясниться с графом; Эрнестина запретила ему делать это. Молодой человек отчаянно сопротивлялся ее приказу; слушая лишь голос гордости, любви и отваги, он вооружился двумя пистолетами. Назавтра утром он пришел в спальню графа и застал того еще в постели.

— Сударь, — отважно начал он, — я считаю вас человеком чести. Ваше имя, положение в обществе, богатство — все это убеждает меня в сказанном. Так вот, сударь, я требую, чтобы вы дали слово, засвидетельствовав его на бумаге, что вы полностью отказываетесь от притязаний на Эрнестину. В противном случае я предлагаю вам один из этих пистолетов, дабы мы оба могли убить друг друга.

Сенатор, поначалу ошеломленный неожиданным комплиментом, начал уговаривать Германа как следует подумать, прежде чем совершать таковые шаги, и напомнил ему, что человеку его сословия не пристало делать подобные предложения знатной особе.