Эрнестина

Герман удалился в таком отчаянии, что состояние его легче было представить себе, чем описать. Он заливался слезами и обвинял Небо, давшее ему жизнь, но уготовившее столько несчастий. Два выхода виделись ему: бежать или убить себя… Но едва лишь он представил их себе, как тут же в ужасе отринул… Умереть, не смыв позорного пятна, не сокрушив обвинений, кои приведут в отчаяние Эрнестину! Разве утешится она, зная, что отдала сердце свое человеку, способному на такую низость? Нежная душа ее не выдержит позора, она зачахнет от горя… Бежать — значит признать себя виновным, но как можно отвечать за преступление, которого ты и не думал совершать?

Герман предпочитал положиться на волю судьбы и сел писать письмо, ища защиты у сенатора и поддержки у полковника. Он был уверен в первом и не сомневался во втором. Молодой человек описывал им ужасное свое несчастье, убеждал их в своей невиновности и давал понять сенатору, сколь мрачное завершение может иметь сие приключение, ибо обвинение исходит от женщины, чье сердце переполнено ревностью, а она, несомненно, воспользуется случаем и уничтожит его. Он просил скорейшим образом дать ему совет в роковых этих обстоятельствах и вручал себя Небу, смея надеяться, что справедливость его всегда на стороне невиновного.

Не трудно себе представить, что молодой человек провел ужасную ночь. Ранним утром вдова Шольтц пришла к нему в комнату.

— Так что же, друг мой, — обратилась она к нему с видом чистосердечным и любезным, — готовы ли вы признать свои ошибки? Решились ли вы, наконец, поведать мне причину столь странного поведения вашего?

— Мне не в чем признаваться, сударыня, я готов предстать перед любым судом, — мужественно отвечал молодой человек. — Я бы не остался у вас, если бы действительно был виновен: вы дали мне возможность бежать, но я не воспользовался ею.

— Возможно, вы знали, что вам не удастся далеко уйти, а побег лишь усугубил бы вашу вину. Ваше бегство выдало бы в вас новичка; упорство ваше свидетельствует о вашей закоренелости.

— Давайте сначала проверим счета, сударыня, я готов приступить к ним в любую минуту, и пока не обнаружили вы в счетах моих ошибки, вы не имеете права так со мной разговаривать. Посему я вынужден потребовать от вас более веских доказательств и впредь не намерен выслушивать оскорбления ваши.

— Герман, разве этого ожидала я от вас, кого я воспитала и на кого возлагала все надежды мои?

— Вы не отвечаете на вопросы мои, сударыня; подобные уловки удивляют меня и наводят на подозрения.

— Напрасно, Герман, пытаетесь разозлить меня. Напротив, вам бы следовало постараться смягчить гнев мой.

И с новым пылом она продолжила:

— Разве не знаешь ты, жестокий, что за чувства питаю я к тебе? Так кто же, по-твоему, может более желать сокрыть ошибки твои, нежели не я?.. Как смеешь ты думать иначе? Ценой собственной крови готова я искупить преступление твое!.. Слушай, Герман, я могу все исправить, в моем банке есть сумма вдесятеро большая, нежели та, что требуется для сокрытия позора твоего. Сознайся же, это все, что я требую от тебя… Женись на мне, и я все забуду.

— Так вы хотите, чтобы ценой ужасной лжи я стал несчастным до конца дней своих?

— Несчастным до конца дней твоих… И это говоришь ты, коварный! Ах, вот что значат для тебя узы, кои мечтаю я заключить с тобой! Да знаешь ли ты, что одно мое слово может погубить тебя навеки?

— Вам давно известно, сударыня, что сердце мое мне не принадлежит: владычицей его стала Эрнестина. И все, что могло бы воспрепятствовать союзу нашему, мне глубоко противно.

— Эрнестина? Не думай о ней, она уже стала женой графа Окстьерна.

— Женой?.. Не может быть, сударыня, она вручила мне сердце свое и слово. Эрнестина не могла обмануть меня.

— Все, что свершилось, было обговорено заранее и одобрено полковником.

— Праведное Небо! Возможно ли это! Мне должно самому разобраться во всем. Я немедленно отправляюсь в Стокгольм… Там я увижу Эрнестину и узнаю, лжете ли вы мне или нет. Впрочем, что я говорю? Эрнестина не может предать своего возлюбленного! Нет, нет… вы не знаете ее сердца и потому говорите такое; скорее дневное светило прекратит освещать землю нашу, чем подобная низость запятнает душу ее.

С этими словами молодой человек хотел броситься вон из дома. Госпожа Шольтц удержала его:

— Герман, вы погубите себя. Выслушайте меня, мой друг, взываю я к вам… Зачем же жертвовать собой? Шесть свидетелей дадут против вас показания: вас видели, когда вы выносили деньги из дома. Известно и применение, которое вы им нашли: не доверяя графу Окстьерну, вы, заполучив сто тысяч дукатов, хотели похитить Эрнестину и увезти ее в Англию… Расследование уже началось, но повторяю вам, я еще могу остановить его. Вот моя рука, Герман, примите ее, и все уладится!