Эромахия. Демоны Игмора

Ридрих рассчитался с владельцем домика на окраине, распродал и раздал соседским старухам жалкое наследство Ианны, а затем покинул Мерген. В этом городе его и Лассу ничто не держало. Время от времени они будут возвращаться сюда, приходить на кладбище — к высокой мраморной стеле, которая слишком роскошна для нищей лютнистки. Что ж, curatio funeris, conditio sepulturae, pompa exsequiorum magis sunt vivorum solacia, quam subsidia mortuorum. [87]Ридрих не думал о расходах, заказывая надгробие, он просто сделал то, что считал нужным сделать. И жалел, что сделал слишком мало…

Моя белая роза,
Мой последний цветок,
Мои первые слезы…
Тонкий твой лепесток

Не увянет, не сгинет

Годам наперекор.
Сохраню на чужбине.
Magna res est amor. [88]

Часть IV ЛАССА

Эта часть — короткая и быстрая, как жизнь Лассы, танцующей девушки

Ридрих с Лассой нигде не задерживались надолго. Так уж выходило, что, проведя неделю-другую в новом месте, они вдруг понимали — пора. Их судьбой стала дорога. Ридрих пел, подыгрывая себе на лютне, Ласса танцевала. Инструмент бродяга содержал в образцовом состоянии, будто исполнял клятву, которую так и не дал Ианне. Он считал: покойная была бы рада, что ее лютня чистенькая и ухоженная. Играть Ридрих так и не выучился, но ему и не требовалось большого мастерства, чтобы вывести незамысловатый мотив. Зато Ласса танцевала все лучше и лучше. Ридрих не учил девочку, с его больной ногой было не до танцев, — малышка сама находила нужные движения, чутко ловила ритм и умела двигаться с необыкновенной грацией. Она всегда танцевала — даже сидя за столом в харчевне, двигалась так, будто продолжает начатую накануне, на деревенской улице, пляску.

Иногда ночью Ридриху не спалось, и он прислушивался к дыханию девочки, оно было ровным и размеренным. При этом дитя ни на секунду не оставалось спокойным. Ласса двигалась — чуть-чуть, еле заметно. Она танцевала даже во сне.

Деньги им давали неизменно щедро. Веселые, с незамысловатым юмором, песенки Ридриха нравились слушателям, а танец Лассы всегда восхищал. Неоднократно им делали предложения — остаться при постоялом дворе или трактире надолго, выступать каждый вечер, сулили постоянную плату, иногда весьма щедрую. Странники отказывались и снова уходили. Даже зимой, когда любой бродяга рад постоянному пристанищу, даже зимой Ридрих с Лассой выбирали дорогу.

Когда танцовщица подросла, на нее стали засматриваться мужчины — Ридрих ревниво ловил жадные взгляды, устремленные на девушку, и сокращал время пребывания в городе или деревне, где, как ему казалось, к Лассе проявляли слишком пристальное внимание. Иногда чересчур назойливых кавалеров приходилось вразумлять. Оказалось, что Лассе хорошо удается не только танцевать — в драке она двигалась не менее стремительно, чем в пляске. Ридриху снова пришлось дать воспитаннице несколько уроков, и здесь он учил куда увереннее. В искусстве боя рыцарь разбирался много лучше, нежели в танцах…

Они странствовали на юге, бродили по дорогам у теплого моря, купались в зеленой мутноватой воде, иногда ходили от порта к порту на каботажных судах и несколько раз дрались с загорелыми матросами, которым приглянулась маленькая плясунья. Бывали они и на севере, в Фэ-Давиано, странствовали и дальше — на запад, туда, где у подножий городских стен бился серый студеный прибой, а люди были суровы и немногословны. Везде песни Ридриха пользовались успехом. Пылкие южане хлопали в ладоши, хохотали во все горло, подпевали, норовили пуститься в пляс с девчушкой… Степенные северяне сдержанно кивали и чуть-чуть раздвигали губы в приличной улыбке — давали понять, что песня и танец пришлись по душе. Но щедро платили за искусство и те и другие.

Центральные области королевства лютнист с танцовщицей старались миновать поскорее, а в Мергене не задерживались дольше, чем требовалось, чтобы сходить на кладбище. К Игмору они никогда не приближались, обходили десятой дорогой. Изредка странники слышали удивительные рассказы о бароне — больше похожие на страшные сказки, нежели на правду.

Ласса выучилась читать и, если было время, подолгу листала «Историю Игморов». Говорила она еще реже, чем при жизни матери, предпочитала изъясняться жестами — это ей удавалось. Одно волнообразное движение загорелой руки юницы или легкий поворот стройного торса бывали красноречивее многословной проповеди — если, разумеется, собеседник был склонен задуматься над смыслом движения. Чем старше становилась Ласса, тем реже мужчины думали, глядя на нее. Внешность девушки будила не мысли, а чувства…