Ларри устраивал вечеринку по поводу дня рождения Джил - двенадцатилетней дочери своей подруги Рут. Ларри обещал Джил, что она может пригласить на вечеринку восемь человек по своему выбору. Но затем произошла ссора между Джил и ее мамой, и Джил сказала Ларри, что не хочет, чтобы ее мама была на вечеринке - «ты же говорил, что я могу пригласить, кого
Они провели уже несколько часов в ожесточенной перепалке, когда Джил попросила у Лари прощения за то, что манипулировала им, чтобы отомстить своей маме. Рут попросила прощения за то, что пыталась обвинить Ларри. Ларри согласился с Джил, что ему не следовало позволять ей им манипулировать. Все они почувствовали большую близость, разделив друг с другом свои гнев, стыд, обвинения, извинения, и прощения.
Другими неявными вийогическими соединениями бывают не выраженные благодарность, восхищение, и уважение, неоднократно оттесняемые на задний план привычными разговорами повседневной жизни. Иногда люди воздерживаются от комплиментов в адрес друг друга, чтобы избавить своего партнера от трудностей их выслушивания. Или тот, кому адресован комплимент, не реагирует на него, говоря: «О, это пустяки». Как ни парадоксально, в этих небрежных словах заключены застенчивые волны благодарности за признание, возбуждения сублимационного типа.
Когда происходят такие коммуникации, они вызывают непредсказуемо страстные реакции, ибо робкие благодарности и смущенные восхищения - это самые сильные из возбуждающих средств целибата. Это проблески души и кратковременное более глубокое наполнение тела их сияющей жизненной силой. Нередко, все что для этого нужно - это начинать фразу словами: «Я действительно восхищался (-лась) тобой, когда.», на что следует простой ответ «Спасибо». Или, более полно: «Горячая краска смущения, которую ты сейчас видишь на моем лице, вызвана твоей благодарностью. Вот как много для меня значит твое восхищение». Тогда другой тоже начинает смущаться и отводить взгляд. Слишком часто кажется легче злиться на что-то отсутствующее, чем идти навстречу друг другу по этим колеблющимся водам вийоги.
Если бы мы слушали друг друга (и самих себя) с вийогическим умением, то могли бы прослеживать зависть и ревность к восхищению и поклонению; печаль и жалость -- к состраданию; страх, сомнение, и подозрение -- к благоговению перед великими силами в нас и в других; страстное стремление, томление, желание, и тоску - к вийогическим соединениям во время разлуки; гнев, возмущение, огорчение, разочарование, и ненависть - к страданию разрушенной надежды; в то время, как замешательство и смущение можно понимать как внезапное осознание собственной видимости, и еще большее ощущение собственного существования.
В нашей психологически изощренной культуре, мы наблюдаем чрезмерную дифференциацию и демистификацию эротических феноменов, превратившуюся в ксенофобию: значение эротических различий делается таким большим, что вызывает боязливое, приводящее в замешательство, или даже враждебное чувство чужеродности. Даже наши сексуальные символы преувеличивают тайну желания до дисгармоничной грубости, заставляющей содрогаться даже самых эмансипированных. Возможно, здесь может помочь то, как я определил термины эротического словаря - «эрос» как тайна, «преданность» как очарованная реакция на глубоко ощущаемую тайну, «пол» как непосредственно разделяемый, «страстное стремление» как сущность соединения, «пожизненный брак» и «моногамия» как внутренне присущие одной жизни. Упрощающее сведение помогает объединять нас в смиряющей неопределенности, к которой принадлежим мы все, будучи людьми.
Это эротическое смирение собирает воедино все формы «инаковости» -- полы, группы эротического предпочтения, этносы и расы, сексо-политические фракции. Оно показывает, что более глубоким, чем наши отличительные определенности, является то, что нас сближает - робко или соблазнительно - поскольку, в конечном счете, эрос столь таинственен. Это смирение предполагает, что более глубокой, чем неограниченная свобода желания, является, казалось бы, более ограниченная, но, в действительности, более освобождающая экологическая свобода принадлежности к чему-то обширному.
Свобода принадлежности, во многих отношениях, представляет собой наивысшую и самую трудную социальную или глобальную реализацию эротической тайны. Любовь становится воплощенной в единстве; это всепрощающее, стойкое, и, временами, мучительное восприятие мира как одной огромной семьи, к которой принадлежат все и вся, лишь в силу того факта, что все мы здесь пребываем в одной и той же тайне, перед лицом одного и того же неизвестного.
Создание новой жизни: страсти плодовитости