Эрос за китайской стеной

— Ничего, спою, — отвечала певица. — Я уж успокоилась. Ведь батюшка с матушкой за меня решили заступиться.

— Вот что значит из веселого дома! — воскликнула Юйлоу. — Гуйцзе, ты ведь вот только переживала, брови хмурила, даже от чаю отказывалась, а тут и разговорилась, и смех появился, будто счастливее тебя и нет никого. Как у тебя все быстро делается!

Гуйцзе взяла инструмент, нежными, как нефрит, пальчиками коснулась струн и запела.

Пока она пела, вошел с посудой Циньтун.

— Дядя У ушел? — спросила Юэнян.

— Только что отбыли, — ответил слуга.

— Зятюшка, должно быть, вотвот придет, — заметила У Старшая.

— Нет, они к матушке Пятой пошли, — успокоил ее Циньтун.

Цзиньлянь не сиделось на месте, хотелось встать и бежать ему навстречу, но она сдерживалась, неловко было перед всеми.

— Он же к тебе пошел, слышишь? — говорила Юэнян, не поворачивая головы. — Ступай! Нечего сидеть как на иголках.

Цзиньлянь как будто нехотя поднялась, но ноги стремительно понесли ее к Симэню. Когда она вошла к себе в спальню, он уже успел принять чужеземное снадобье. Чуньмэй[341] помогла ему раздеться, и он залез на кровать под пологом.

— Вот теперь ты умненький у меня, сынок! — шутила Цзиньлянь. — Мама позвать не успела, а ты уж в постельке. А мы в задних покоях с тетушкой У и теткой Ян пировали. Ли Гуйцзе пела, мне все подливали. В темноте сама не знаю, какими судьбами добралась. — Она позвала Чуньмэй: — Принеси чаю. Пить хочу.

Чуньмэй заварила чай, Цзиньлянь села за стол и подмигнула наперснице. Та сразу смекнула, в чем дело, и пошла греть воду. Цзиньлянь надушила воду сандаловым ароматом, добавила квасцов и после омовения распустила волосы, которые держались одной-единственной шпилькой, и села перед зеркалом под лампой. Она подкрасила губы, положила за щеку ароматного чаю и вошла в спальню. Чуньмэй помогла ей обуть ночные туфельки и вышла, заперев за собою дверь.

Цзиньлянь подвинула к постели светильник, опустила газовый полог, скинула красные штаны и обнажила свой белый, как нефрит, стан. Симэнь сел на подушку. У него на том самом висела пара подпруг, и, выйдя наружу, тот предстал взору вставшим в полный рост. Цзиньлянь, увидев это, даже подпрыгнула и всплеснула руками. Высился пурпурный пик и грохотало, будто сошлись два тигра. Бросив страстный взгляд на Симэня, Цзиньлянь сказала:

— Догадываюсь, что у тебя одно на уме. Не иначе как снадобье монаха подействовало[342]. То-то грозный вид! Хочешь меня доконать? Отборное другим, а моя уж такая доля — с подбитым маяться. С кем сражался, говори! Где это тебя так подбили? Когда чуть жив, ко мне приходишь? Конечно, где мне с другими равняться! А еще говоришь, будто ко всем одинаков. А в тот день меня дома не было, так ты узелок стащил и, как вор, к ней улизнул. Это после нее, что ли, едва маячишь? А она нам голову морочит, скромницей прикидывается, Где тебя, негодник, носило, а? Тряпка — вот ты кто! Весь бы век тебя презирала за это!

— Ах ты, потаскушка! — засмеялся Симэнь. — А ну, поди сюда! Посмотрим, хватит ли у тебя храбрости? Одолеешь, лян серебра в награду получишь.

— Вот пакостник! — заругалась Цзиньлянь. — Напихал утробу какой-то гадостью. Я не испугаюсь!

С этими словами она наискось легла на спальную циновку, обеими руками крепко обхватила тот самый предмет и погрузила его в алые уста, проговорив:

— Большой негодяй, хочешь своей толкотней даже рту причинить боль. — Сказав это, она, тяжело дыша, стала сосать взятый в рот причиндал, то заглатывая, то выпуская, то играла с ним кончиком языка, то по-лягушачьи лизала его, то держала внутри, перекатывая в разные стороны, то вынимала и приникала к нему своим напудренным личиком, в общем, забавлялась с ним всевозможными способами. Тот самый предмет становился все более крепким и твердым, высоко поднялся, вздернул голову, его впалый глаз стал круглым и вытаращился, волосы в светившейся бороде выпрямились и затвердели. Опустив голову, Симэнь Цинь поглядывал на ароматное тело женщины, прятавшееся под шелковым пологом. Нежные ручки крепко держали заросший волосами предмет и либо вставляли его в рот, либо вынимали оттуда. При свете лампы женщина копошилась, двигалась то туда, то сюда (илл. 125).

С ними рядом примостился, оказывается, белый кот Тигренок. Следя за игрою, он вдруг выпустил когти и бросился было прямо на Симэня. Тот схватил крапленный золотом черный веер и давай его поддразнивать. Цзиньлянь выхватила веер и с силой ударила им кота, так что он бросился из-под полога.

— Вот несносный! — заругалась она, глядя Симэню прямо в глаза. — Меня заставляет вон чем заниматься, а сам еще с котом возится. Он ведь, чего доброго, и в глаза вцепиться может, что тогда? Нет, хватит с меня, больше не буду.

— Вот потаскушка! — заругался Симэнь. — Долго я тебя ждать буду?!

— Ты бы Ли Пинъэр лучше заставил этим заниматься, — говорила Цзиньлянь, — а то на меня все сваливаешь. И чего ты только наглотался! Из сил выбилась, а все впустую.