Эрос

Состояние А. делает его беззащитным перед хулиганами – подростки то и дело грубо шутят над ним, вплоть до попытки изнасилования. В протоколе, составленном администрацией приюта в октябре 1945 года, зафиксировано, что А. посажен под замок в связи с небывалой вспышкой агрессии против окружающих. Согласно этому протоколу А. укусил восемнадцатилетнего обидчика за гениталии, а сам получил переломы трех ребер и ушибы черепа.

Вот оно, это воспоминание. Спальный зал. Ночь. Трое старших ребят приглядываются к А., лежащему в постели, затем склоняются над ним, и один из них придавливает коленом его грудь. А. кричит диким голосом. Они кидаются на него всем скопом, зажимают ему рот, затем нос, чтобы он снова невольно раскрыл рот. Из далекой дали доносится душераздирающий вопль – один из парней взвывает от боли.

– Эта свинья укусила меня!

Вопль этот, эту громогласную фразу А. помнит очень отчетливо всю свою жизнь, и на его лице при воспоминании об этом мелькает тень удовлетворения.

В эту же ночь его бросают в подсобку и обращаются с ним, как со злобной взбесившейся собакой. Он помнит вкус крови на губах. В этой подсобке-карцере А. провел два дня и две ночи, в жутком холоде и без горячей пищи, после чего его отправили в клинику для душевнобольных N (название следует оставить в тайне) якобы в целях его же собственной безопасности. (Назвать ее каким-нибудь вымышленным именем? – Нет.)

Картинка из прошлого: медсестра спрашивает у А., как его зовут. Приютский надзиратель отвечает за нового пациента, что его скорее всего зовут Александром, но это не точно.

– Где его личные вещи? Ценности?

– Ничего у него нет.

А. начинает плакать и кричать, надзиратель медлит, затем в нем, видимо, просыпаются остатки совести, и он достает из кармана знакомый предмет.

– Наручные часы.

– Что еще?

– Еще? Ну, он кусается.

– Этим здесь никого не удивишь.

Затем опять длинный прочерк в воспоминаниях. В медицинской карте отмечено, что лечили А. различными седативными препаратами. В отчете дежурного врача за одиннадцатое августа 1947 года упоминается, что в тот день было впервые разрешено применение пластиковых столовых приборов даже склонным к суициду и агрессивным больным. Приборы поступили из неликвидных фондов американской армии. Задокументирован тот факт, что А., съев выданную ему порцию пищи, разгрыз пластиковую вилку и проглотил зубчики, и только внезапное появление персонала предотвратило дальнейшее заглатывание пластика данным больным. После этого прецедента А. вновь получил столовый прибор из металла, причем одну только ложку. Об этом происшествии не помнит даже сам А., хотя в его памяти потихоньку восстанавливаются более длинные цепочки событий, возвращаются все новые, еще малосвязанные картины прошлого – к сожалению, спутанные, без какой-либо хронологии. Свои открытия А. свято хранит в себе, никому их не рассказывает, на расспросы либо не реагирует, либо издает лишь урчание. Все это продолжалось почти два года, пока А. не проникся доверием к санитару Генриху П., молодому человеку, который обращался с А. довольно хорошо и побуждал его говорить. С этого момента можно относительно точно реконструировать дальнейшую судьбу пациента А, опираясь на свидетельства медицинского персонала.

Генрих П. обратил внимание на то, что одна-единственная деталь – конфета пралине – возбудила необычайный интерес доктора Фрёлиха[6] (фамилия изменена) к пациенту А. Однажды утром Генрих, как обычно, зашел в палату больного, забрал для мытья посуду от завтрака, пожелал хорошего дня и положил пациенту на одеяло конфету (передарив гостинец своей невесты, поскольку марципановые пралине были не в его вкусе). Когда Генрих закрывал дверь, то услышал, как А. сказал:

– Спасибо, мама.

В тот день, вспоминал Генрих П., во дворе психиатрической клиники было многолюдно. Выздоравливающие пациенты потихоньку пинали кожаный мяч, а врачи обсуждали проблемы будущей Конституции. Доктор Шефер и доктор Фрёлих оказались поглощены дискуссией.

– Наконец-то у нас появится Конституция, – заявил доктор Шефер. – Но только, скажу я вам, нам не нужно нейтралитета. Иначе нас никто не станет подкармливать.

Доктор Фрёлих в принципе с ним согласен. Он говорит, что в Конституции предусмотрено разделение Германии, но это не так уж страшно.

– Страна должна делиться, словно живая клетка. От этого она только растет.

– Вот как? Звучит не слишком-то патриотично!

– Не патриотично?

– Ну хорошо, может быть, в каком-то смысле вы и правы.

(Диалог реконструирован.)

Из главного здания выходит пациент А. в сопровождении санитара, который ведет его за руку. Генрих слышит разговор врачей и вклинивается в него.

– Доктор Шефер! Я спросил у него, – санитар Генрих П. показывает на пациента А, – не хочет ли он погулять во дворе. И он ответил мне: «Да».

В первый момент доктор Шефер не придал этим словам особого значения.

– Вот как?

– Что у него? – поинтересовался доктор Фрёлих у своего коллеги.

– Дебильность и заторможенность реакций. К тому же он глухой – хотя, вероятно, и не стопроцентно.

– Гм…