Эрос

Я уловил эту фразу и лишь некоторое время спустя понял, что она относится ко мне. Меня изучал взглядом молодой мускулистый блондин с рано поредевшими волосами. Его звали Олаф, и, как я узнал позже, даже в своей компании его считали параноиком. Как ни в чем не бывало я зашел в ванную и взял бутылку пива – важный инструмент пролетариев.

– Эй, ведь я задал вопрос! Вы что, совсем оглохли? – не хотел отступать Олаф.

В этот момент проснулся Мартин, увидел меня, вздрогнул и прохрипел пересохшими губами:

– Я его знаю. С ним все в порядке.

Несколько мгновений мы смотрели друг другую глаза. Я счел необходимым назваться:

– Меня зовут Борис.

– И ты его знаешь? – упорствовал Олаф.

– Мы работаем в одной фирме.

Пока Мартин произносил эту короткую фразу, цвет его лица менялся несколько раз. Он наморщил лоб и явно старался взять себя в руки, чтобы действовать наверняка и не пороть чепухи, но даже этой невинной фразой он вверг меня в замешательство. Ко мне повернулась Софи:

– Ты, похоже, таксист?

– Э-э-э… М-да. Временно.

Нас перебил Хольгер:

– Там, похоже, укокошили фараона.

Все бросились к приемнику. Сообщение оказалось ложным, но выяснилось это только на следующий день.

– Это начало революции! – громко захлопал в ладоши Олаф. – Пора выходить на борьбу! Мы должны сражаться!

Софи заявила, что насилием она сыта по горло. Олаф зашипел, что она рассуждает, как детсадовская воспитательница. Своим замечанием он наступил ей на любимую мозоль. В гневе Софи раскрыла было рот, чтобы ответить обидчику так же ядовито и хлестко, но в последний момент сдержалась» махнула рукой и заявила с оттенком самоиронии:

– Да, иногда мне кажется, что у меня именно такая профессия. Особенно когда слышу подобные призывы.

– Я не собираюсь доживать до блаженной старости, как ты! Лучше я приму яд!

«Вот скотина», – подумал я. Моя ненависть к Олафу была решительной и бесповоротной. Как он может говорить с моей Софи в таком тоне?! Но когда я огляделся по сторонам, то заметил, что мы с Софи здесь старше всех. Впервые в жизни я осознал с особенной остротой, что мое поколение сменяется другим и правят бал уже иные, молодые. В свои тридцать семь я считался юнцом и переросшим вундеркиндом лишь среди предпринимателей моего ранга, а в компании двадцатилетних выглядел стариком, и эти вчерашние дети, казалось, имели все основания не доверять мне.

Несмотря на свою клетчатую рубашку, Хольгер, похоже, все-таки был интеллектуалом с задатками лидера. Чтобы успокоить всех, он поднял вверх обе руки почти в пасторском жесте:

– Не будем ничего предпринимать без указаний сверху. Эскалация требует координации, иначе фараоны нас попросту перебьют. Сначала я созвонюсь с товарищами.

– Эх, вы! А Генри обязательно пошел бы в бой! Он показал бы всем, всему миру, как нужно действовать! И пустил бы красного петуха… – Глаза Олафа сверкали. В нем кипела жажда деятельности, которая не находила выхода.

– А кто такой Генри? – шепотом, с наигранным интересом спросил я у Софи.

– Мой друг. Сидит в каталажке.

Наконец-то Софи подала мне руку – надо сказать, весьма запоздало.

– Ой, прости.

– Мой дядя держит магазин оружия, – с достоинством произнесла Карин, очень хорошенькая девятнадцатилетняя девушка, истинное дитя цветов.[23]

Я не зря упоминаю это слово, ведь вы сразу представляете себе то, что нужно, хотя тогда выражение «дитя цветов» еще совсем не употреблялось. Карин была одета в восточном стиле – броско вышитый жилет поверх мешковатых сиреневых штанов – и курила толстую, неровно свернутую сигарету, которая источала необычный аромат.

В ту ночь я впервые выкурил косяк. Все происходящее вокруг меня возбуждало и казалось нереальным. Я находился не в своей тарелке, но все же присутствовать здесь было довольно интересно – я словно совершил посадку на другую планету. Уходить не хотелось. Мне стало ясно, что я жил неполнокровно. Да, я мог каждую ночь пить сногсшибательно дорогое вино, бродить по райским кущам морфия, заказывать копии только что снятых кинофильмов… Я мог позволить себе путешествие на яхте по Средиземному морю и Сильвию в придачу – то есть все, что требовало огромных затрат. Но ничего– подобного тому, что я испытывал здесь, со мной еще не случалось. Эта энергия, это пульсирующее смешение силы и страсти…

Не смотрите на меня таким изможденным взглядом. Понимаю, вам трудно поверить. Ведь сказать, что я завидовал нищим, означает солгать.

Однако в ту ночь мне больше всего хотелось сбросить с себя старую кожу, начать жить совершенно по-другому. Наверное, вам кажется, что уж мне-то сделать это было проще простого. Кому же, если не мне? Но это неверно. Моя жизнь, что во многом не удовлетворяла меня, давала массу разнообразных возможностей, и глупо было бы променять это разнообразие на одно-единственное занятие, которое, может быть, удовлетворило бы меня. Не будем больше обсуждать эту тему. Человек быстро становится рабом комфорта и собственной власти. Ни у кого не хватит силы воли, чтобы восстать против самого себя. Кроме того, наша жизнь слишком коротка…

– Это все твои друзья? – спросил я любимую.