Эросипед и другие виньетки

— Тогда в чем же дело? Или у вас агрессия в крови, и вам кажется, что вы на танке? Так все равно войну-то выиграли мы!

— Вы? А кто «вы»?

Вопрос был поставлен грамотно. Все-таки передо мной сидели не какие-то вообще «фрицы», а слависты, филологи, семиотики. Я нашелся:

— Кто «мы»? Мы — русские, мы — американцы и мы — евреи!

Этим массированным ударом в немецкий поддых я прекратил дискуссию, но вопрос о том, кто «мы» такие, так просто, конечно, не решается. В моей западной жизни наболевшая российская проблема национальной идентичности возникала неоднократно и в разных поворотах, заряжаясь от трения об иностранную среду. Так, мой быстрый ответ был подготовлен давним осознанием того, что из России я уехал по еврейской линии, в Америке воспринимаюсь как русский, а в Европе схожу за американца.

Как-то в придорожном ресторане посреди английской глубинки я разговорился с остряком-барменом. Для разминки он спросил меня, откуда я. Я предложил догадаться по акценту. Он принял игру:

— Not from the colonies? («Неужели из колоний?»)

Это был образцово проинтонированный британский put-down, но в нем крылась возможность интересного продолжения.

— Увы, нет, из страны, которая не имела такого счастья.

Ему это ничего не сказало, и из словесного спарринга я вышел, если угодно победителем.

Взгляд на нашу родину как на страну, не сподобившуюся побывать английской колонией, отражает определенный слой российского самочувствия. Raison d’etre целой серии в свое время популярных у нас «английских» анекдотов («Робинзон Крузо: А это другой клуб, в котором я принципиально никогда не бываю»; «Чем это здесь воняет, Джон? — Свежим воздухом, сэр»; и т. п.) — подспудное лордство российского интеллигента.

Лордство тайное, заемное, но тем более сладостное. Причем не исключительно российское, подтверждением чему — американский еврейский анекдот, похожий на наши «английские». Перескажу его, комментируя в скобках непереводимую игру акцентов, на которой он держится. Сара идет по Нью-Йорку, видит элегантного джентльмена, подходит к нему и спрашивает: «Мистер, где вы купили этот костюм, галстук, цилиндр, зонтик? В «Сэкс, 5-я Авеню»?» [американский еврейский — бруклинский — акцент] — «Нет, мадам, в Лондоне, в «Хэрродз» [британский акцент]. Сара идет домой, описывает Абраму одежду англичанина («костюм, галстук…» [брукл.]), велит собираться, они едут в Лондон. В «Хэрродз» Сара требует для Абрама «костюм, галстук…» [брукл.], продавцы приносят, меряют, подгоняют. Наконец, Абрам — во всем английском, как вдруг Сара видит, что он плачет. «Абрам! Что ты плачешь? Смотри, на тебе этот костюм и т. д., что ты плачешь?» [брукл.]. Абрам, глядя в зеркало: «Мы потеряли Индию» [с британским акцентом, отличным не только от бруклинского, но и от любого американского, в произношении обоих ключевых слов: «потеряли» (lost, с очень закрытым «о») и «Индия» («Инджа»)].

Этот анекдот запал мне в душу, и однажды я рассказал его «настоящему англичанину». Им был мистер Филлипс, профессор английского языка в Байрейтском Институте Иностранных Языков, где немецкие друзья устроили мне, неимущему эмигранту (в первый мой европейский семестр, осенью 1979 г.), лекцию. Лекция изобиловала структурно-семиотической терминологией, и когда дело дошло до вопросов, мистер Филлипс, с изысканными до манерности интонациями оксфордского «дона», спросил:

— Do we really need a metalanguage? («Действительно ли нам нужен метаязык?»)

Устав от сомнений в пользе науки еще в России, я обратил на мистера Филлипса накопившийся запас иронии, причем постарался облечь ее в «британские» тона.

— Это зависит от того, кто «мы». Если «мы» — рядовые читатели, то метаязык нам ни к чему. Если «мы» — специалисты в области литературы (критики, литературоведы, преподаватели), он может быть полезен, хотя «мы» этого, как правило, не подозреваем. Если же «мы» — теоретики литературы, метаязык совершенно необходим.

Мистер Филлипс не обиделся и вечером в ресторане (насколько помню, греческом) был со мной предупредителен, помогал выбирать блюда и учил различать сорта пива. Осмелев, я рассказал ему анекдот про Абрама, потерявшего Индию, и выразил вежливую надежду, что его, мистера Филлипса, сердце не истекает по ней кровью. Ответ прозвучал столь идеально по-британски, что я так и не знаю, говорил ли мистер Филлипс искренне или автопародийно играл в британского пост-империалиста:

— Our hearts don’t bleed. Theirs do. («Наши сердца не кровоточат. Их — да»).

Кстати, индусы, сожалеющие об утрате британской имперской культуры (вернее, лучшего, собственно британского, в ней, ибо худшее, общеимперское, легко унаследовалось индийским правящим классом), действительно, есть. Ну, а «нам» остается оплакивать то, чего у нас никогда и не было.

Таксист и синтаксист