Эросипед и другие виньетки

А ведь и правда: все подтексты и глубинные структуры, все подсознание и сублимация, весь семиотический проект, да чего там, вся Наука как таковая и все гносеологические метания между вещами в себе и для нас — все это, в конце концов, не что иное, как одна бесконечная попытка разоблачить мировой наебон, называемый human condition. Или все-таки прав Эйнштейн, и Бог изощрен, но не наебывает?

Сравнительное литературоведение

Лет пять-шесть назад я попал на ежемесячное заседание объединения славистов, живущих в Нью-Йорке и окрестностях. Доклад профессора Энтони Энемони (Anemone), с сильным деконструктивным привкусом, посвященный толстовским «Казакам», привлек внушительную аудиторию — человек пятьдесят литературоведов и историков из ведущих университетов.

Деконструкцию я недолюбливаю, наверно, потому что недопонимаю, а «Казаков» не читал, как-то руки не дошли. Это не помешало мне в какой-то момент включиться в дискуссию и квалифицированно оспорить утверждения докладчика, произведя достойное впечатление как на него, так и на слушателей. После доклада вся компания по традиции отправилась в близлежащий китайский ресторан.

А наутро я улетел назад в Лос-Анджелес и через день уже присутствовал на заседании нашего кафедрального семинара, где выступал А. В. Лавров (ныне член-корр.) с анализом автобиографической подоплеки «Серебряного голубя» Белого. Этого романа, я, как и «Казаков», тоже не читал, и мне показалось заманчивым не просто выступить в прениях, но и провести далеко идущие параллели между двумя текстами, к чему я был более чем подготовлен двумя прослушанными докладами.

Эксперимент вполне удался и напомнил мне сдачу экзамена по зарубежной литературе XX века на филфаке МГУ почти сорока годами раньше. Я тогда вытащил билет с датским соцреалистом Мартином Андерсеном-Нексе и, не читавши ни одного из его романов, развернул перед экзаменатором сопоставительный анализ сразу двух — «Пелле-Завоевателя» и «Мортена Красного». Преподавая сейчас русскую литературу в Калифорнии, я иной раз ловлю на подобных трюках своих желторотых студентов и, прежде чем поставить кол (F), не забываю похвалить их за интеллектуальную инициативу, обличающую будущих литературоведов.

И в самом деле, успех этих провокаций вовсе не свидетельствует, как может показаться, о научной несолидности литературоведения. Напротив, если чем последнее и отличается от «настоящих» наук в невыгодную сторону, так это обязательностью знакомства с художественными текстами и вообще первоисточниками. Физики, химики, биологи, не говоря уже о математиках, спокойно работают с фактами и формулами, установленными их предшественниками, и лишь филологи считают делом чести вручную перелопатить как можно большую массу накопившегося за века сырья.

Расщепление личности

Одна коллега, П., занимавшаяся самоубийствами в литературе, поступила, для расширения психиатрического кругозора, волонтершей на hot line — службу телефонной помощи людям, находящимся в экстремальных ситуациях, в основном самоубийцам. Но дело не всегда шло о смерти, иногда и о любви. Все-таки Калифорния.

Как-то раз звонит взволнованная девушка. П. спрашивает:

— Что случилось? Чем могу помочь?

— Кажется, меня изнасиловали.

— Простите, не совсем поняла. Вас изнасиловали или вам кажется?

— Так вот я и звоню узнать, что это было. Вы же специалист…

Тут все на месте — телефонный сервис, дежурный консультант, бесстыдство «жертвы», юридический словарь-минимум. И — полное отсутствие собственного мнения по самому, что называется, личному вопросу, а вместе с тем ясность, что ответ может быть получен из соответствующей профессиональной инстанции.

Сплошное «мы»/«они» и никакого «я». А ведь Калифорния, Запад — дальше не бывает, куда уж экстремальнее.

Парадокс тем забавнее, что лейтмотивом всей постшестидесятнической культуры в Америке является установка на being in touch with your feelings — контакт со своими чувствами. Разумеется, провал заранее запрограммирован четким отделением «я» от «feelings».

Но оставим дежурный антиамериканизм. Отчуждение от собственных желаний, отправлений и даже частей тела — почтенная литературная универсалия. Возьмем классический лимерик:

A young man from the banks of the Po
Found his cock had elongated so,
That when he’d pee,
It wasn’t he,
But only his neighbors who’d know

(Молодой человек с берегов По

Обнаружил, что его член удлинился настолько,
Что, когда он мочился,
То не он,
А лишь его соседи знали об этом).

Этот гиперболический образ наглядно, на пальцах, проясняет сходные построения более возвышенной лирики. Например — то отстранение лирического «я» от собственных интересов, которым пронизано «Я вас любил…» Пушкина: Но пусть она [моя любовь] Вас больше не тревожит; / Я не хочу печалить Вас ничем.