Erotica. Ренессанс. Буйство плоти

Чтобы народная масса почувствовала себя единой семьей, необходимо, чтобы общество по крайней мере с внешней стороны представляло нечто однородное, чтобы оно еще не было разъединено классовыми противоречиями. Там, где этот процесс совершился, семейное единство нации раз навсегда перестает существовать, а вместе с тем исчезает и возможность для некоторых праздников стать общенародными. В настоящее время общество уже ни в одном культурном государстве не представляет такого однородного организма и потому общие праздники возможны уже только в рамках отдельных классов.

Эпоха Ренессанса еще знала народные праздники.

Несомненно, классовые противоречия обнаружились уже тогда, но противоположные интересы еще не привели в такой же мере к классовому сознанию. К тому же тогда существовало одно связующее звено — религия, церковь. Этим, равно как и господствующим положением церкви в государстве и общине, объясняется также, почему престольный праздник был тогда главным народным праздником и остался им везде, где церковь продолжала играть эту роль связующего звена, потому что классовые противоречия были не настолько сильно развиты, чтобы разорвать эту связь.

Масленичные игры

 аряду с престольным праздником значение крупного народного праздника имела масленица.

Поскольку в нем участвовали взрослые, все здесь было насыщено эротикой: она была главной темой, которую культивировали. Это тем более естественно, что масленица служила, вероятно, продолжением древних сатурналий, т. е., другими словами, была не более как официальным поводом для безудержного торжества чувственности. Нет ничего удивительного поэтому в том, что масленица во многих местностях символизировалась гигантским фаллосом, который несли на шесте впереди процессии. Обычай маскироваться и рядиться давал особый, можно сказать, безграничный простор для этого культа, так как окутывал каждого дымкой безвестности.

С маской на лице, в шутовском костюме мужчины и женщины могли безбоязненно позволять себе всякие смелые выходки, на которые они не отважились бы с открытым лицом. Мужчина мог нашептывать свои признания и желания даме в такой форме, которая даже под маской вгоняла ее в краску стыда. А женщина позволяла себе слова, которые в будни никогда не сорвались бы с ее уст. Дерзкий мог свободно перейти все пределы приличия, так как по законам шутовской свободы снисходительно прощались и самые смелые выходки, а женщина, жаждавшая чего-нибудь необычного, могла поощрять робкого использовать удобный момент. Все это можно было делать и говорить, так как никто не знал другого. Она ведь не знала, что он так цинично провоцировал ее стыдливость, а он не знал, что его смелая выходка так понравилась ей, что она была та, которая позволила ему достигнуть цели всех его желаний.

Ряженье давало возможность еще для целого ряда эксцессов, так как при соблюдении осторожности человек мог не бояться разоблачения и преследования. Можно было исполнить в честь женщины или проститутки серенаду и отомстить ей неузнанным при помощи разных «позорных песен» за полученный от нее отказ, можно было в большой компании посетить «женский дом» и там устроить дебош, можно было на улице запугивать девушек и женщин и насладиться их страхом и т. д.

Все эти обстоятельства, а также в очень значительной степени обычай пользоваться маскарадом для оппозиционно-политических целей рано привели к тому, что городские советы или совсем запрещали публичное ряженье во время масленицы, или же представляли это право только некоторым группам и гильдиям.

Уже в одном постановлении, изданном в 1400 г. в Венеции, говорится: «Никто не имеет права ходить во время карнавала с покрытым лицом». Нечто подобное отмечается и в дневнике одного аугсбургского бюргера: «23 февр. 1561 г. я пошел с ними (перечисляются имена знакомых) под маской на карнавал ночью. Публичное ряженье было запрещено, и потому мы отправились с двумя музыкантами в разные заведения, где нас приняли благосклонно, мы плясали и скакали, как телята, так как там были belle figlie (красивые девушки), которые нам весьма понравились».

Как видно, intra muros (внутри стен) можно было по-прежнему безумствовать и оказывать принцу-карнавалу почести. Необходимо подчеркнуть, что таковы были карнавальные нравы не только низших слоев народа, до подобных развлечений в дни маскарада были одинаково падки патриции, дворяне и придворные. В этих кругах люди были только требовательнее, не так легко удовлетворялись, отличались большей изощренностью[190].

Об одном празднике, устроенном в 1389 г при французском дворе в связи с турниром, свидетель сообщает: