Эротическая Одиссея, или Необыкновенные похождения Каблукова Джона Ивановича, пережитые и описанные им самим

— Конечно, хочу, — отвечает Лизавета, и Д. К. снимает с шеи цепочку чистого золота, на которой болтается маленький единорог из слоновой кости с двумя крохотными изумрудными глазками (в начале главы, когда мне довелось описывать папенькин герб, я совсем забыл упомянуть про изысканное произведение неведомого мастера, врученное мне теткой прямо, что называется, у порога, то есть у гробовой доски, то есть за несколько мгновений до того, как тетушкины глаза закрылись навеки.)

— Что он означает? — как–то уважительно спрашивает Лизавета.

— В нем моя магическая сила, — смеется Д. К, — пока я ношу его на себе, он хранит меня и помогает мне, дарует добавочное зрение и добавочное осязание, помогает проникать в суть вещей, предсказывать будущее и видеть прошлое… — Ну да, — широко открывает рот Лизавета. Каблукову остается лишь склониться пониже и впиться в него своим. — Отстань, — барабанит Лизавета кулачками по его спине, но потом затихает и отвечает на поцелуй, сладко и влажно, как и положено. Каблуков отстраняется от нее, нежно отбирает цепочку с единорогом и вешает себе на шею, рука Лизаветы играет его прибором, пальчики Лизаветы щекочут каблуковские яйца, а потом она склоняет к прибору лицо и вновь широко открывает рот.

— Нет, нет, — умоляюще просит Д. К., — только не это. Лизавета недоумевает, первый мужчина отказывает ей в минете, но вот почему, отчего?

— Что с тобой? — с усмешкой спрашивает она. Каблукову ничего не остается, как спокойно лечь рядом и поведать историю своего рождения, мне ничего не остается, как вновь вызвать к жизни духи папеньки и маменьки, и, когда я дохожу до печальной истории папенькиной кончины (смотри вторую главу данного повествования), глаза Лизаветы, что называется, находятся на мокром месте.

— Бедненький мой, — говорит она ДК, нежно гладя его по голове, — бедненький мой, ведь это же надо, чего они тебя лишили! Но ничего, — продолжает Лизавета, — я помогу тебе, я излечу тебя.

— Только не сейчас, — просит обессиленный исповедью Каблуков, — Лизавета замолкает. Несмотря на свои (предположим) восемнадцать, она тонкая и хорошо чувствующая партнера девочка, не хочет сейчас — не надо, и она начинает вновь гладить Каблукова по голове, неотрывно смотря на маленькую фигурку единорога из слоновой кости с двумя махонькими изумрудными точками глаз.

— Это еще символ моей астрологической декады, — говорит ей Д. К, вторая декада Рака — единорог и святой Георгий.

— Ишь разлеглись, бесстыжие, — слышится за спиной добрый и довольный жизнью голос Фила Леонидовича Зюзевякина.

— Папа, — вскакивает Лизавета с матраца, — знаешь, Джон рассказывает совершенно удивительные вещи!

Зюзевякин, одетый на сей момент в одни лишь шорты, Зюзевякин, почесывающий правой рукой свое ладное волосатое брюхо, Зюзевякин, держащий в левой руке большую толстую сигару «корона–корона», улыбается с какой–то отчаянной нежностью, глядя на голенькое порождение своих, до сих пор еще неутомимых чресел.

— Девочка моя, — шепчет он в пароксизме родительской страсти, — кровинушка моя единственная.

— Ха, папа, — пунцово, как и положено блондинке, вспыхивает Лизавета, — ну что ты, право!

Ф. З. смахивает умильно накатившую слезу, затягивается сигарой и плюхается на матрац рядом с голым Каблуковым. — Оденься, — велит он Лизавете, — а то неудобно смотреть и понимать, что я уже старый. — И он начинает хохотать, Лизавета натягивает плавочки и блузку, а Д. К. просит позволения отлучиться в каюту и выбрать себе что–то более подходящее моменту, чем потерявший актуальность смокинг. — Все, как того хочет гость, — мирно отвечает Зюзевякин, швыряя окурок сигары за борт яхты.