Эротические рассказы - Подростки

— Я думала у меня это прошло, но вот опять… Я его люблю… Он был такой красивый, такой большой. Мать по сравнению с ним совсем не смотрелась. Подтянутый, всегда в чистой рубашке. И пахло от него замечательно. Когда мать мне его представила Павлом Васильевичем, он засмеялся. Да так здорово, так красиво, мать и сама тоже прыснула, хотя и старалась серьезную физиономию состроить. А потом, через неделю, говорит, что звать его я могу как хочу — хоть Пашка-папашка. И опять же смеется. Ну, я его в папашку и переделала. Я тогда в седьмой класс уже ходила, мне пятнадцать исполнилось — так он мне на день рождения французские духи подарил и сережки с селенитом. Ух, до чего красивые — ни у кого таких нет! И шампанское сам принес. Мы тогда с друзьями и девчонками у нас собрались, а с родителями договорились, что они в кино пойдут. Мальчишки, конечно, вина принесли потихоньку — чтобы никто не догадался. Но тут-то шампанское! Да еще фирменное! Вот папашка дает! Мать было визжать — мол, рано им еще, а он ей Почему это рано? Пора! И сам открыл. Первый тост, — говорит, — должен отец сказать. И ко мне: Будь счастлива, котенок! Выпили они с матерью и ушли…

Ну, я к тому времени, конечно, уже и школьные романы с записками, кино и мороженными крутила, и курить пробовала. И с мальчишками целовалась, обнималась, но ничего такого обычно не позволяла, потому что уже как-то раз попробовала — и не понравилось. Это в пионерлагере, когда в пятом классе была. Там и в кис-кис, и в ромашку по ночам играли; и в беседке свидания назначали, письма любовные писали. Ерунда это все, конечно, и детство. Так вроде ничего казалось, да и от прыщиков на лице полезно, говорят. Но мальчишки, они просто идиотики какие-то, и, как говорила моя подруга Марина (ее взрослые называли нехорошей девочкой), — от них удовольствия меньше, чем от сырой морковки. Правда, сама я этим не занималась, так что не знаю. Но остроты дурацкие — это точно. Галдят, пихаются, угловатые какие-то. В пропотевших рубашках с грязными воротниками и с прыщами на лбу. Фу! А у Пашки движения, как у сильного большого зверя, и голос такой — мурашки по хребту бегут, да и сказать есть что. Он меня любил, все дарил всякие вещицы премилые. А я его просто обожала. Да не виделись, так я ему с разбега на грудь — прыг! Он меня подхватит, да как закружит! В шею уткнусь и шепчу: Папка, миленький… А он смеется и голову мою целует, и по заду хлопает. — Отъелась без меня, свинка? И в ухо мне тихонько хрюкает. Однажды рисовал меня в мастерской — только волосы не темные, а почему-то розовые. Я так вижу, — говорит. Вроде шутит, но лицо серьезное, такое, что внутри все замирает, краснею, и глаза отвести хочется. Я после этого в рыжий цвет покрасилась — все ближе к розовому. Мать меня все услать норовила — чтобы с Пашкой побыть, а я вредничала, все назло ей делала. Ну он за меня всегда заступался…

Прошлым летом были мы у озера — дачу снимали. Как-то утром мать на работу уехала, а я наверху в своей комнате замерзла (дождь шел, сыро было и холодно) — и спустилась вниз. К Пашке в кровать залезла — он выходной был. А он спит, словно большой ребенок, подушку обнял, и лицо такое доброе, беззащитное. Теплый весь, как печка. Я так к нему подползла и прижалась, а он во сне меня обнял. У меня сразу сердце забилось, в висках забухало. А Пашка дернулся, пробормотал что-то и мне в щеку уткнулся. Я его и поцеловала — сама не знаю, как вышло. Он глаза не открывает, в полусне улыбается. Ну, я вспомнила, как Марина учила меня целоваться — чтобы язык шевелился как жало, — и еще его поцеловала. В губы. А потом руку его взяла и себе на грудь положила. Тут он окончательно проснулся, на меня вытаращился и приподнялся. Удивленно так говорит: Ты что! Ах дрянная девчонка! Но лицо совсем не сердитое, и я его за шею — хвать! И повисла, когда он на руки оперся. И опять поцеловала. Ну тут он руки согнул, опустился, и меня к кровати прижал всем телом. А потом тоже поцеловал. Да так сладко, что у меня дыхание перехватило и в животе, внизу, тепло сразу стало. А когда чуть на бок отвалился и рукой мне от горла до пупа провел (а рука такая нежная! но за сосок цепляется), я даже задрожала вся — и зубы застучали. Только и смогла простонать каким-то чужим хриплым голосом: Еще… И руку его, к себе прижимая, ниже по животу толкнула… Потом плохо помню — очнулась, а он меня за плечи трясет и в лицо заглядывает. Озабоченно. Я только смогла улыбнуться из последних сил (все тело сладко ломило и ныло) и говорю: Спасибо… — так в каком-то фильме делала героиня. Еще успела сказать, чтобы никому ни слова, а то меня мать убьет. И тут же уснула. Он вместо ответа мне руку на голову положил. Потом, помню, еще разбудил меня — дал какую-то таблетку и стакан воды… Во сне все продолжалось, мне хотелось спать вечно…

Проснулась я уже после обеда. Внутри что-то поднывало — у него все оказалось слишком большим для меня. (Я потом еще неделю ходила, стараясь пошире расставлять ноги и временами поеживаясь от боли). На столе был обед, а Пашка уехал в мастерскую.