Эротические страницы из жизни Фролова

Как страшно она переживала за Иринку и как радовалась, увидев тогда окровавленную простынь и их счастливые лица… И делала все, чтобы они любились с Виктором дома, а не где-нибудь, вдруг и с Иринкой такое внезапно произойдет, так лучше пусть дома, при ней, она не дала бы избивать дочь, у нее и на укол все было заготовлено, от того пожилого доктора ампулы остались и она такие же свежие покупала…

И как потом вдруг…

Она на целую минуту замолчала, все время сглатывая слюну, не зная, как ей продолжить… Виктор понял, о чем она сейчас должна сказать и согласно поддел ее пару раз под шейку матки.

Но она, ответив ему своим, извинительным пожатием, почему-то сказала не совсем так, как было на самом деле. Пожалела его. Или Иринку. Или себя. Или всех троих…

Она только сказала, что в день рождения Сережки вдруг снова услышала голос своего мужа… как он вдруг неожиданно снял запрет, но… только с одного мужчины… в благодарность за Сережку, за присвоенное его внуку имя… как она тогда рыдала… от горя и стыда… всю ночь ссорилась с ним… ругала, проклинала за такую изощренную жестокость… обзывала презрительными словами… умоляла, кричала ему: за что, за что, зачем… а тот никак не защищался, только жалко бормотал: не могу, Леночка, милая, не могу иначе, прости…

И вот ей уже пятьдесят два, а долгожданного климакса все нет, у нее все еще идут месячные, регулярно, точно в срок, день в день, а говорят, такого не бывает, а ей все еще очень хочется, хочется Бориса… из отдела рекламы, он один, у него год назад умерла жена, и он часто подходит к ней, и делает намеки, он тоже хочет ее, и он очень хороший, славный, добрый, но спазмы по-прежнему мучают ее, даже с имитаторами, если она, не дай Бог, представит себе кого-то другого, кроме Сергея… или… или его, Виктора…

Ошеломленные ее исповедью, ни Виктор, ни Ирина не могли найти ни одного слова, чтобы хоть что-то ей сказать… утешительное… или обнадеживающее… или вообще хоть что-нибудь… Так и лежали все втроем, без движения… и только влажные струйки слез катились из глаз… маминых и ее дочки…

- Я пыталась, снова пыталась… потеряла всякий стыд и пыталась любить ртом… мы так с Сергеем делали… Им нравилось… говорили, что никто больше так не умеет, как я… но потом называли… обыкновенной извращенной блядью… и я била их кулаками и ногами… как сумасшедшая…

И ее вдруг охватил озноб. Все тело задрожало, а живот задергался от рыданий:

- Сумасшедшая… сумасшедшая…

- Ничего ты не сумасшедшая, мама… мамочка, - запричитала Иринка, - все ведь хорошо с Витей, зачем нам другой?

- Он твой муж, доченька…

- Ну и что? Хочешь, я отдам его тебе? Насовсем. А ты будешь мне его давать, когда мне будет невтерпеж…

- Что ты… такое… несешь…

В самом деле, совсем поехала Ирка. Виктор с силой толкнул Елену Андреевну в пах, так, что у той воздух вырвался изо рта. Потом еще раз, еще сильнее. И снова ей пришлось сделать резкий выдох. И еще раз. И еще, пока ее рыдания не превратились в жалобный, еле сдерживаемый вой.

А такого он вообще не выносил.

Он низко наклонился над ее лицом, крепко подхватил голову своими руками, намереваясь закрыть ее рот губами, но вместо этого громко прошептал:

- Хочешь, я ее открою? Для всех. Навсегда.

У нее мгновенно открылись глаза, завывание словно застряло в горле, и она уставилась на него с недоумением, страхом и… надеждой.

- Да? Ты? Ее?

- Да. Ее.

И он назвал то самое имя, каким она разговаривала со своим виртуальным мужем. Он выронил это слово неожиданно для себя, но это было не то слово, которое мы слышим на улицах, а совсем другое… которое не всякому знакомо, многие люди его и не знает вовсе, ведь это то слово, которым шепчутся только влюбленные и в нем нет ничего общего с уличным, кроме одинаковой последовательности звуков…

- Правда? - совсем тихо прошептала она.

- Правда… Я разрешаю…

И он забился в ней, а она под ним… с такой обоюдной силой и яростью, что Ирка испуганно прикрыла рот обеими руками и со страхом глядела на них, будто боясь, что они забьют друг друга своими телами до смерти… а что творилось у Елены Андреевны во влагалище, описывать вообще бессмысленно…

Они потом долго дрожали обессиленными конечностями, а Иринка обтирала их полотенцем, подкладывала им под головы подушки, укрывала простынями и ухаживала, как за больными.

Только к полудню они совсем успокоились. Стали переговариваться, подкалывать друг друга веселыми двусмысленными и недвусмысленными шуточками, мечтательно соображать о прелестях теплого и холодного душа и намерились было осуществить свои мечты, когда Ирка, веселым зверьком подкравшись к маме, вдруг прошептала ей:

- Мам, а ты покажешь?..

- Ну, - вздохнула та, - что еще я должна тебе показать?

- Как ты делаешь лучше всех… это… ртом… Ведь правда, что лучше всех?..

- Ирка!

- Нет, не потом. Сейчас, - продолжала настаивать дочь, не обращая внимания на укоризненные мамины интонации. - И все. Потом уже все. Честно. Будем одеваться.