Эротические страницы из жизни Фролова

‒ Ты же говорила, что он говорил, что не видел…

‒ Говорил. Что-то, значит, уже соображает. Как ты думаешь, мама сможет ему правильно объяснить?

‒ Наверное.

‒ Вы не бойтесь брать его к себе в постель. И чтобы мама была голая. Он конечно может спустить в трусы. Но он и так спускает. А ты своими словами тоже все рассказывай ему. Чтобы он не раскрывал рот на тупые и грязные бредни… А с его будущей юношеской любовью от этого ничего плохого не станется. Уверяю тебя. Скорее наоборот.

Она хотела еще что-то добавить, но засомневалась. Потом все же решилась:

‒ Ладно, я тебе все-таки еще скажу. У нас девчонка есть, в третьем классе. Вся в золотых серьгах. В смысле ‒ меняет их со дня на неделю. Она в вендиспансере прошлой осенью целую неделю пробыла. Сифилис. Должна была дольше, но отец ее домой выкупил. Я от бабушкиной этой подруги Тамары нечаянно подслушала. Так эта малая стерва предлагала совсем недавно твоему сыну десятку, чтобы он спустил ей в рот. Представляешь? Я ей, скотине, чуть нос не расквасила. Маме только не говори, хорошо? А то я ей еще и носаком в ее поганую щель заехала.

‒ Он и это тебе сказал?

‒ В том то и дело, что нет. Сама узнала. А нужно так, чтобы он спрашивался. Он вам в постели все рассказывать будет. Вот увидите.

Помолчала немного.

‒ Слышь, папа. А почему это все так? Я вот только что ляпнула Сережке, для чего, мол, мамина щелка предназначена, а теперь сама себе думаю: если бы только для рождения ребенка, так у меня бы уже целая армия сестренок и братишек была. Вы же почти каждый день любитесь. Вам все время хочется?

‒ Ну не все время… У нас и других забот полно. Но как увижу ее голенькую, или почти голенькую, так тогда конечно. Ты вот о Сережке говоришь… а я боюсь… что и он тоже…

‒ Ну и что? Он и так хочет.

‒ Маму?

‒ Нет. Не конкретно кого-то. Мне так кажется. Вообще. Да тебе же лучше знать. А если даже и маму, что с того?

‒ Не знаю. Но думаю, что это не очень хорошо.

‒ Почему? Ты же меня вчера… трахнул. И ничего. Видишь, как мы с тобой теперь разговариваем… Раньше я ни за что так не посмела бы. А теперь… Ты для меня теперь как самая… как самый близкий друг. Я думаю, что даже будущий муж не сможет стать ближе. Разве это плохо?

Он не нашел, что ответить. Ушел от вопроса:

‒ Трахнул. Не нравится мне это слово.

‒ Мне тоже. Это из фильмов. А как вы с мамой это называете?

Он совсем растерялся.

‒ Е..? ‒ попыталась она вызвать его на откровенность, произнеся начальный звук всем известного внецензурного слова.

‒ Не надо, доченька. Плохое это слово.

‒ Его все говорят. Я тоже несколько раз говорила с девчатами. Ну а как еще? Давай придумаем свое, а? И никому больше не будем его говорить.

‒ И маме?

‒ Маме скажем. Только у нее с тобой пусть будет другое. Можно я придумаю?

Она сделала вид, что задумалась, а потом тряхнула головой: ладно, мол, потом.

‒ Пап. А ты не помнишь тот день? Ну, когда вы меня зачали. Это было где-то между пятым и двадцать пятым августа.

‒ Тебе мама сказала?

‒ Нет. Я высчитала. Интересно, где и как это было. Какое у вас было настроение и вообще… Сможешь вспомнить? Это же были первые месяцы вашего знакомства. Должно что-то в памяти остаться.

Осталось. Конечно осталось. Все осталось. Только по дням с такой точностью разве вспомнишь? Он начал пытаться вспоминать и договорился до такого, что и с Иркой вслух не произнес бы.

‒ Ладно. Это я вас с мамой сведу, и будете вместе вспоминать. Мне еще вот что интересно: это если бы другой сперматозоид соединился с маминой клеточкой, то уже не я была бы? Их же там сотни тысяч за раз бывает. Так же? И девочки, и мальчики. Как это получилось, что именно я? Почему мое "Я" не в Сережке, а во мне?

‒ Ну ты и философ… Откуда я знаю? Этого вообще никто не знает.

‒ Кто-то должен знать. Представляешь, сколько у мамы во влагалище таких же "Я" переплавало за все ваши годы? Куда они все деваются?

‒ Не знаю…

‒ Да? А я вот знаю.

‒ Ну и куда же?

‒ Вот сюда. И сюда. И аж сюда. В меня они так всосались, что я их прямо по-настоящему ощущаю. Моих сестричек и братиков. Пап, а я смогла бы родить от тебя ребеночка?

‒ Ну и вопросы у тебя!

‒ Так это же наши с тобою вопросы.

‒ Ну не знаю. Говорят, такое бывает. Только дети получаются никудышние.

‒ Да ты не волнуйся! Я тебе ни за что не дам, когда будет опасно.

‒ Ты и в этом волокешь?

‒ Конечно. По этому поводу у девчат столько всяких бумаг… Я у себя уже точно знаю, когда опасно, а когда нет. Термометром проверяла.

‒ Термометром?

‒ Ну да. Вставляешь в попку каждый вечер и смотришь. Так целый месяц. У меня например, так: двенадцать дней после месячных тридцать семь и три, потом три дня тридцать семь и восемь, а потом снова до самых месячных тридцать семь и три. Вот эти три дня и опасные. Плюс-минус три-четыре конечно, а то ваши живчики очень живучие.

‒ Коту под хвост эти расчеты.

Он чуть было не продолжил, но вовремя осекся. Впрочем, она сходу поняла, на чем он осекся:

‒ И-и-и-хх! Вот вы какие! Так вы меня не хотели? Случайно, да? Я случайная?

‒ Что ты несешь? Думай, что говоришь!

‒ Это ты думай. Вы же еще не были женаты. Только что сам сказал, как прятались от Лены.