Эротический потенциал моей жены

– У меня был довольно длительный период хухулофилизма, который продолжался до марта семьдесят седьмого года, когда я увлекся клавалогизмом.

– Неужели ты был клавалогистом?

– Да, мне надо было как-то обрести уверенность, уцепиться за что-нибудь.

– Это уж получше, чем луканофилия!

– Да, очень забавно!

Это был типичный образчик бесед, предшествовавших собранию. Затем все рассаживались (кроме одного, который коллекционировал моменты собственного пребывания на ногах), и Марсель вел дебаты. Все говорили по очереди, и наибольшее внимание уделялось тем, у кого в истекшую неделю случился срыв. Это было так мило. По поводу Гектора все согласно считали, что он оправится быстро. Он был молод, и болезнь удалось распознать вовремя. Что же касается прочих, и тут мы имеем в виду прежде всего Жана, совершенно помешанного на миниатюрных паровозиках и зажигалках, то тут уж поделать было практически нечего, и на собраниях он напоминал неизлечимого тяжелобольного, который ищет скорой и легкой смерти. И еще там были два поляка, которые зациклились на коллекционировании появлений двух поляков в романах.[3] Их случай выглядел просто безнадежным.

В тот же вечер Гектор несколько раз отжался от пола, чем немало удивил собственные мышцы. Он уснул на левом боку, и жизнь обещала стать легкой. В последующие дни он неплохо справлялся со своей работой и даже удостоился похвал со стороны начальства, а при виде женских ног сердце его начинало биться чаще. Он навестил секретаршу, без которой никогда не повстречал бы Марселя, и преподнес ей сто сорок две фарфоровых ложечки – остатки соответствующей коллекции. Она была очень тронута, и ее волнение быстро распространилось на весь отдел.

И вот уже наступил день второго собрания. Поднявшись со своего места, Гектор с некоторой гордостью объявил, что почти не думал о коллекциях, и это сообщение было встречено аплодисментами. Все радовались чужой радости, вокруг царила атмосфера искренней солидарности. После собрания Марсель предложил Гектору съездить в субботу на побережье поглядеть на море. А заодно и подышать, добавил Гектор. Да, и подышать. Дело в том, что в ближайшие выходные Марсель оставался холостяком, ибо у Лоранс был какой-то конгресс по пинг-понгу, что-то вроде сбора ветеранов-пинг-понгистов, и происходил он в каком-то замке в Солони.

В субботу, на берегу моря, Марсель сделался поэтичен. От созерцания морского горизонта его голос воспарял на крыльях. Ты видишь, Гектор, тот кит вдали – это твоя болезнь… и мы вместе, соединив наши умственные способности, сделаем все, чтобы приманить этого кита к берегу… и тогда твоя болезнь станет похожа на кита, выброшенного на сушу. Это было так красиво, что они поели мидий. Марсель даже заказал шампанского, хотя Гектор шампанское недолюбливал. Никогда не следует перечить человеку, который желает продемонстрировать свою общительность. Марсель был из тех, кто громко разглагольствует и хлопает по спине своих друзей; не обладая атлетической статью, Гектор съеживался в моменты этих дружеских проявлений. За десертом Марсель поинтересовался у своего нового друга, как тот представляет себе новую жизнь после коллекций. Тут в разговоре наметился некий оттенок. Гектор не представлял себе ничего, а уж тем более будущее. Однако Марсель настаивал, расписывая славную жизнь с собакой и женщиной. Между прочим, у Лоранс есть симпатичные подружки; надо, правда, иметь склонность к спортсменкам с жестковатой спиной, но они хорошенькие, если хочешь, мы тебя с кем-нибудь из них познакомим. Настоящий друг этот Марсель. Гектору было стыдно за себя, но иногда в его мозгу на мгновение вспыхивали мысли о том, что Марселю, должно быть, до смерти обрыдла собственная жизнь, раз он так рьяно взялся за его, Гекторову. Стыдно и несправедливо, конечно; Марсель был душою чист.