Эротизм без границ

Итак, желтоволосость и голубоглазость для Белого — те признаки, по которым он опознает мистическую возлюбленную. Если же реальная дама сердца нужными глазами и волосами обладает не вполне, то поэт щедро наделяет ее недостающими внешними параметрами. Очевидно, что причина такого постоянства не в скудости воображения. Различные оттенки желтого и голубого, золотого и лазурного призваны символизировать солнце и небо, указать на солнечную и небесную природу избранницы: Лучезарной Подруги и Небесной жены.

Наиболее откровенно связь с солнцем и небом означена в рассказе «Световая сказка» (1904): «Ее глаза — два лазурных пролета в небо — были окружены солнечностью кудрей и матовой светозарностью зорь, загоревшихся на ее ланитах» [549]. Именно потому, что героиня рассказа несет на себе отблеск солнца, она и становится объектом мистической любви: «Вся солнечность, на которую я был способен, все медовое золото детских дней, соединясь, пронзили холодный ужас жизни, когда я увидел Ее. И огненное сердце мое, как ракета, помчалось сквозь хаос небытия к Солнцу <…>» (Ск. 242). Показательно, что и здесь герой любит не саму героиню, а «Ту, которая больше нее».

2. Солнце как «смутный объект желания»

Любовь к солнцу Белый провозгласил основой своего жизненного кредо еще на заре литературной карьеры. Именно он актуализировал в русской литературе начала XX в. миф об аргонавтах, влюбленных в солнце, влекомых к солнцу, готовых улететь к солнцу [550]. Аргонавтические интенции Белого нашли выражение в стихах из сборника «Золото в лазури» (1904) и в ранней прозе.

Аргонавты Белого вечно тоскуют о солнце, его прославляют и вечно к нему стремятся. «За солнцем, за солнцем, свободу любя, / умчимся в эфир / голубой!..» (Ст. 24); «Летим к горизонту: там занавес красный /сквозит беззакатностью вечного дня./ Скорей к горизонту!..» (Ст. 28), — предлагает поэт в программных стихотворениях с красноречивыми заглавиями: «Золотое руно»(1903), «За Солнцем» (1903) и др.

Само по себе прославление Солнца, конечно же, нельзя назвать оригинальной находкой поэта. Однако у Белого имеется черта, отличающая его от поэтов-современников, также сделавших воспевание солнца своей темой. Солнце у Белого — женского пола. В отличие, например, от солнца у В. Иванова или Бальмонта.

«Будем как солнце», — призывал Бальмонт, так как в его восприятии солнце — это «жизни податель, / Бог и создатель, / страшный сжигающий свет», способный воспламенить, сделать «страстной, / жаркой и властной / душу» поэта [551]. Для В. Иванова небесное светило — это «Солнце-Сердце», «Солнце-двойник», «гость мой, брат мой, лютый змей», «Царь, сжигающий богатый, самоцветный свой венец» [552]и т. д.

Кто б ни был, мощный, ты, — перебирает поэт солнечные дефиниции, —

                           — царь сил — Гиперион,
Иль Митра, рдяный лев, иль ярый Иксион,
На жадном колесе распятый,
Иль с чашей Гелиос, иль с луком Аполлон,
Иль Феникс на костре, иль в пламенях дракон.
Свернувший звенья в клуб кольчатый, —
Иль всадник под щитом на пышущем коне,
Иль кормщик верхних вод в сияющем челне,
Иль ветхий днями царь с востока

[553]…

В общем, как бы солнце ни было представлено, оно все равно окажется верховным мужским божеством.

У Белого не так. Для него солнце — это «образ возлюбленной — Вечности», «Вечности желанной», «с ясной улыбкой на милых устах». «Глаза к небесам подними, — утверждает поэт, — с тобой бирюзовая Вечность. // С тобой, над тобою она, / ласкает, целует беззвучно….» (Ст. 22–23).

Белый развивает здесь тему В. Соловьева, выраженную в его программных строках: «Смерть и Время царят на земле, — / Ты владыками их не зови; / Все, кружась, исчезает во мгле, / Неподвижно лишь солнце любви»; «Зло пережитое / Тонет в крови, — / Всходит омытое / Солнце любви» [554]. Соловьевское «солнце любви» божественной, помещенное в контекст беловского аргонавтического мифа, становится солнцем любви женской: «Пронизала вершины дерев / желто-бархатным цветом заря. / И звучит этот вечный напев: / „Объявись — зацелую тебя…“» (Ст. 28–29); «Полосы солнечных струн златотканые / в облачной стае горят… / Чьи-то призывы желанные, / чей-то задумчивый взгляд» (Ст. 38).