Есель-моксель (несерьезные рассказы)

Я бы его поблагодарила!.. Развернул мастер телевизор на прежнее место и ушел. А этот зверюга, пока я на кухне крутилась, принялся зарывать содеянное. Стыдно перед мастером стало. Пахучие микросхемы - не песок, не нагребешь кучкой, Филимон начал книжками с полки, что над телевизором, забрасывать вонизм. Книга на заднюю панель кинескопа упала, и накрылся наш телевизор окончательно.

- Выкинуть кота, куда подальше, да и дело с концом! - муж говорит. - Со стола таскает! Обои дерет! Еще и телевизор испортил!..

Ничего себе заявочки!

- Тебя самого, - говорю, - тем же концом по тому же адресу. Развыкидывался! Подумаешь, телевизор! Ящик железа! И смотреть по нему, кроме мордобоя да выборов, нечего. Я сама в него скалкой запустить хочу. А тут котик - живая душа! Пусть и зараза с инфекцией, а все равно, - говорю, только через мой труп!

- Эт точно - сказал муж, - смотреть по телеку нечего. Так что не будем устраивать трупы, пускай живет инфекция.

А что он еще может сказать?

СТЕРВЯТНИК ИЗ КУРЯТНИКА

С легкой руки внука Савельича, Генки, петуха звали Рэмбо. И был он коршуном с гребнем, травоядным хищником дворового масштаба.

Кровожадный характер проявился у Рэмбо с младых когтей. Насмерть задолбал пять собратьев по выводку, основательно проредив подрастающее куриное племя Савельича.

Заматерев в петуха, вообще всю живность во дворе начал держать в страхе. Свиньи, кошки, утки - постоянно испытывали на себе бандитские выходки Рэмбо. Пес Амур, с доброго барана ростом, не стерпел сволочной жизни, ушел со двора куда глаза глядят.

Что живность? Рэмбо людей терроризировал, только успевай раны зализывать. Савельича, особенно его тросточку, побаивался, тогда как Лидку, невестку Савельича и маму Генки, со свету сживал. Она была писклявой и одевалась петухасто - уж если кофточка, то революционно красная или африкански желтая, платья с разрезами и вырезами и разноцветные аж в глазах рябит. Или в шорты, как исподнее моряка, полосатые вырядится, все мясистые лапы, то бишь, ноги, наружу. А уж парфюмерией разило - крылья у Рэмбо заворачивало.

Лидка, приезжая летом на выходные, прежде чем открыть калитку с радостным "здрасьте", искала палку поувесистее - отбиваться от стервятника из курятника. И не расставалась с ней днем и ночью.

Рэмбо подкарауливал лакомую городскую жертву в самых неожиданных местах. Стоило Лидке показаться на крыльце, как начиналась охота. Крылатый паршивец мог налететь с тыла, норовя садануть острым, как гвоздь, клювом в ногу. Или с сараюшки пикирует, целя в лицо. Однажды подловил Лидку, когда та за домом цветник пропалывала, сидя на корточках. Бдительность среди анютиных глазок, пионов и другой красоты притупила, палку антипетушиную выпустила из головы и рук. Рэмбо только это и надо, вихрем налетел глаз выклевать. Эмоции от злости перехлестнули, промазал, в щеку угодил. Раненая Лидка отскочила в тупик между домом, забором и бочкой с водой. Из щеки кровь. Больно. А травоядный хищник и не думает убегать. Неудача лишь раззадорила. И боевая диспозиция лучше не придумаешь - в капкане жертва, убегать некуда. Один выход и тот под контролем Рэмбо, который твердо наметил лишить Лидку глаза. Взлетел на бочку, напружинился, в зрение противника метит. Бандюга, одно слово. Лидка верещит на все село, жить окривевшей перспектива не прельщает. Во время очередной атаки Лидка в отчаянии новую крепдешиновую блузку с себя сорвала, загородила зрение. Пикирующий Рэмбо вцепился в преграду. Намертво. Вниз головой висит, блузка под когтями трещит... Вместе с новой блузкой зашвырнула Лидка террориста в курятник.

- На суп давно зарубить надо! - плакалась Савельичу, разглядывая порванную, всю в курином помете блузку...

Свекор наотрез противился раньше времени лишать Рэмбо головы.

- А кто будет хохлаток топтать? - возражал на ворчание невестки. - Он пусть и варнак, а свое дело туго знает. У несушек показатели - хоть на выставку. В количественном и качественном разрезе. Яйца утиных габаритов...

Отправить кровожадного Рэмбо в курятник на пожизненное заключение Савельич тоже не соглашался. Во взглядах на скотоводство следовал железно-гуманитарному принципу: животина должна демократически развиваться, а не в загоне. Хочет курица в курятник - добро пожаловать, надумалось свинье в сараюшку - без проблем. Но и в обратную сторону - в любое время дверь настежь. И собак Савельич на цепь не цеплял. Живность имела все права на свободу личности.