Есенин

«Именно в эти дни прорастала в нем подспудная потребность распоясать в себе, поднять, укрепить [..] все корявое, соленое, мужичье, что было в его дотоле невозмущенной крови, в его ласковой, казалось, не умеющей обидеть «ни зверя, ни человека» природе. Этот крепкий деготь бунтующей, неожиданно вскипающей грубости, быть может, брызнул и в личную его жизнь и резко отразился на некоторых ее моментах» (тот же В. Чернявский).

Не в Инонию, а в страну, где и люди и животные погибали от голода и на каждом шагу унижалось человеческое достоинство, превратилась Россия. Не надо было много ума, чтобы понять: большевики вовсе не те, за кого они себя выдавали. Началось время, по словам С. Маковского, «темное и беспощадное». Есенину, быть может, было тяжелее других: ведь он не только сам поверил в Инонию, он ее обещал. В 1919 г. он впервые ни разу не съездил на родину. Что бы сказали певцу «Инонии» односельчане, уже успевшие познать все прелести продразверстки? (На Рязанщине было свыше десятка крестьянских восстаний.) Как мы уже говорили, писем к Есенину почти не сохранилось, но можно себе представить, что писали поэту его родители. Если в «Пантократоре» он еще «кричал»: «К черту старое!», то следующая маленькая поэма «Кобыльи корабли», написанная всего через несколько месяцев — в сентябре 1919-го — обвинительный акт большевикам и декларация своего разрыва с ними.

Веслами отрубленных рук
Вы гребете в страну грядущего.
……
Кто это? Русь моя, кто ты? Кто?
Чей черпак в снегов твоих накипь?
На дорогах голодным ртом
Сосут край зари собаки.
…
Звери, звери, придите ко мне
В чашки рук моих злобу выплакать![58]
……
Сестры-суки и братья-кобели,
Я, как вы, у людей в загоне.
Не нужны мне кобыл корабли
И паруса вороньи.
……
Никуда не пойду с людьми,
Лучше вместе подохнуть с вами,
Чем с любимой поднять земли
В сумасшедшего ближнего камень.

А еще через несколько месяцев этот богохульник и богоборец напишет: «Душа грустит о небесах, /Она не здешних нив жилица».

Он пошел за большевиками, потому что свято уверовал: «Будущее искусство расцветает в своих возможностях достижений как некий вселенский вертоград, где люди блаженно и мудро будут хороводно отдыхать под тенистыми ветвями одного преогромнейшего древа, имя которому социализм или рай […] где дряхлое время, бродя по лугам, сзывает к мировому столу все племена и народы и обносит их, подавая каждому золотой ковш, сыченою[59] брагой». (Как все утопии похожи друг на друга!) В этой же работе — «Ключи Марии», где Есенин попытался оформить и осознать свои литературные искания и идеи, — он говорит о том, что поэт должен искать образы, которые соединяли бы его с каким-то незримым миром.

В «Ключах Марии» (сентябрь — ноябрь 1918 г.) Есенин уже начинает прозревать: марксисты простирают свои руки над искусством. «Она (марксистская «опека». — Л. П.) строит руками рабочих памятник Марксу, а крестьяне хотят поставить его корове.

 […] Перед нами встает новая символическая черная ряса, очень похожая на приемы православия, которое заслонило своей чернотой свет солнца истины». Но пока еще Есенин уверен: «…мы победим ее […] мы радуемся потопу, который смывает сейчас с земли круг старого вращения, ибо места в ковчеге искусства нечистым парам уже не будет».

От «Ключей Марии» до «Кобыльих кораблей» всего несколько месяцев, но от прежнего оптимизма не осталось и следа. В этой «маленькой поэме» уже появляются недобрые предчувствия: «Скоро белое дерево сронит /Головы моей желтый лист». Однако страстное желание петь, найти в этом мире свою песню пока остается. В тех же «Кобыльих кораблях»:

Буду петь, буду петь, буду петь!
Не обижу ни козы, ни зайца,
Если можно о чем скорбеть,
Значит, можно чему улыбаться.

Улыбка исчезнет из стихов Есенина, но «петь» он будет продолжать.

* * *

«Кобыльи корабли» писались, когда Есенин уже был членом Ордена имажинистов. (Не «союза», не «группы», а именно «Ордена» — в подражание масонским Орденам, куда входили только «посвященные»). 10 февраля 1919 г. в московской газете «Советская страна»[60] появилась декларация имажинизма.