Есенин глазами женщин

А брат в тон, и этак небрежно, точно в гастрономе: «Заверните!»

На меня Сергей Тимофеевич в тот раз и не глянул, хотя недели за две до того целую лекцию мне прочитал о том, как греки подкрашивали свои мраморные статуи, и боги были у них вовсе не пустоглазые. Что не узнал – естественно: станет он обращать внимание на девчонку лет тринадцати, какой я выглядела тогда, изрядно похудевшая от недоедания… А на ответ брата – «заверните» – весело усмехнулся.

Кто-то подходит ко мне:

– Надя, вы вроде бы знаете по-английски?

– Знаю, да не слишком. Читаю, но не говорю.

– Ну, хоть как-нибудь. Тут иностранные журналисты хотят о чем-то расспросить Коненкова.

Пересаживаюсь за стол «великого» – он и сейчас явно меня не признал. С английским справилась лучше, чем ожидала. Коненков не хочет меня отпускать, даже предлагает поехать с ним в Америку в роли его переводчицы. Я отклоняю незаслуженную честь. Да и чем кончится?.. За борт, в набежавшую волну? Общий смех.

– А хотите, познакомлю вас с Сергеем Есениным? Мы вот с приятелем едем к нему сейчас (имени приятеля он мне не назвал).

Я ухватилась за предложение – забавный получится розыгрыш!

Еще в кафе я объясняю Коненкову, что издавна с ним знакома, даром, что он упорно меня не узнавал. Два года кряду я по два-три раза навещала его выставки в студии. И он со мной не раз беседовал!

– Да не может быть! Это при моей-то памяти на лица, да чтоб я не запомнил такую девушку!

– А вот и не запомнили!

(Замечу в скобках: как-то на мой вопрос, изменчивое ли у меня лицо, Есенин ответил: «Лицо у вас сильно меняется в зависимости от волос, как вы их зачешете».)

Итак, едем на извозчике в Богословский переулок.

Коненков начинает меня представлять поэту, мол, замечательная девушка, а по-английски так и чешет!..

Но Есенин сразу заграбастал меня:

– Ну, молодец, отбросила обиду!

На этом, однако, розыгрыш не остановился. Что было далее, я вспоминаю сейчас со стыдом. Уж я ль не чтила создателя Паганини! И все же позволила себе и дальше подшучивать над ним. Видно, прав Матвей Ройзман, указывая, что в те годы все мы – а Сергей особенно – любили всякого рода розыгрыши.

Располагаемся в большой длинной комнате – не в той квадратной, где Есенин принимал меня и Женю Лившиц, когда я первый раз пришла к нему… Меня Сергей властно усадил с собою рядом на узком диванчике. Продолговатый стол. Напротив нас – Коненков с другом. Здесь же приютившийся у Есенина Ваня Старцев (так его все называют), кто-то еще… Вино, кое-какая снедь – хотя мы уже заложили фундамент в «Стойле». От вина отказываюсь, хватит с меня выпитого в кафе. Коненков узнает, что его «переводчица» занимается не только языками, но еще и поэтесса. И поучает: женщинам стихи писать ни к чему! «Вот он (тычет пальцем в Есенина) – он и за себя, и за вас все выразит! А женщины писать не должны!»

Вот оно как! Женские стихи заранее осуждены! Нет Анны Ахматовой, не было великой Сапфо!

– А вы все-таки прочтите ему свои стихи, – вступается за меня Есенин. – Ты послушай – она хорошо пишет. И не по-женски!

(Ох, эта сомнительная похвала!)

Начинаю:

– Посвящается Рюрику Ивневу.

– Ивневу? Ивневу не надо посвящать! – перебивает, вскипев, Коненков.

– Знаю, все знаю, но что поделаешь… сердцу не прикажешь.

– Он же… – и смолкает на полуслове.

– А вот я, бедная девочка, посвятила стихи Рюрику Ивневу!

И читаю:

Не пленяйся бранной славой,
О, красавец молодой,
Не кидайся в бой кровавый…

И так далее.

– Скажете, не стоило писать?

Отзыв Коненкова снисходителен. Да, очень мило, но все же… не надо вам писать: Сергей и свое, и ваше выразит лучше.

Я, конечно же, понимала, что прибегаю к запретному приему: одно и то же для разного времени звучит по-разному… Но слишком велик был соблазн немножко отомстить за отказ женщинам в праве на творчество – да и за это упорное «неузнавание». Я сразу-то не учла, что выгляжу по-щенячьи, что и три года назад, и теперь я ему показалась моложе своих «совершенных лет»… Однако эффектную концовку Есенин мне скомкал, я готовилась закончить несколько иначе.

– А ты, Сергей Тимофеевич, Пушкина признаешь? – спросил он.

– Пушкин! Пушкин – это был Пу-у-шкин!

Есенин:

– А ведь она тебе Пушкина прочитала…

«Стенька Разин» уставил на нас растерянный взгляд. Растерянный и беззлобный. До чего же добрые у бородача глаза!

Дальше он стал меня уговаривать, чтобы я ему позировала. Без одежды.

– Отличная будет скульптура.

Смотрит на меня раздевающим глазом, но странно – меня от этого нисколько не коробит: глаз не мужчины, а художника. Уговаривает упорно:

– Не бойтесь. Я вас не обижу. Ну, хотите, вот и он (жест в сторону Есенина) будет тут же сидеть.

Смеюсь:

– Лучше уж свою жену приставьте дуэньей! Но нет, не могу: я и братьям никогда не позирую, сколько ни просят. Для меня это истинная пытка.