Есенин и Айседора Дункан

Машина наша сломалась, и пришлось идти пешком. Стемнело. Со всех сторон обступали пугающие тени деревьев. Вдруг впереди замаячили огни. В следующий миг нас окружила толпа радостно кричавших учениц, которые, не дождавшись нас вовремя, отправились нам навстречу. В своих красных туниках с розово-оранжевыми факелами в руках посреди черного леса они казались чем-то неземным и волшебным. Я глядела на этих чудесных эльфов и не могла наглядеться. Какое это было прекрасное зрелище!

Мы прожили в Литвинове несколько дней – это были одни из самых счастливых наших дней с Есениным. Утром мы вставали и шли в парк, усаженный шелестящими ветвистыми липами и раскидистыми узорчатыми кленами. Ирма устраивала уроки прямо на зеленой лужайке. Свежий чистый воздух, безмятежное солнце, заливающее леса и поля. Мы смотрели на танцующих детей и погружались в безмолвную негу. Вечерами развлекали Илью Ильича шумными рассказами о наших приключениях, весело перебивая друг друга. Иногда, вспоминая что-то, взглянув с Сергеем друг на друга, мы начинали безудержно хохотать. Да, хорошее было время!

Потом начались дожди. Небо затянула серая пелена. А мы вернулись снова на Пречистенку. Уже на второй день Сергей и я повздорили: он собирался опять куда-то идти, а я просила его остаться. Но, конечно, он все равно исчез. Я уже смотрела на это с какой-то долей обреченности, но тело мое отказывалось понимать и принимать это – стресс, тянувшийся много месяцев, дал о себе знать. Я, как водится, перестала есть и спать, но на этот раз выглядела совершенно ужасно. У меня даже не было сил подняться с кровати, дни напролет я лежала и безнадежно рыдала. Тут уже вмешалась Ирма.

Она твердо заявила, что мне нужно съездить в Кисловодск и полечить расшатанные нервы.

Я безропотно согласилась. Достигнув крайней степени отчаяния, когда пропадает воля и желание чего-либо, я поняла, что конец нашего брака все же неизбежен. Это был лишь вопрос времени – когда?

Илья Ильич сообщил, что разослал людей на поиски Есенина. Однако Ирма непреклонно заявила, что даже если он и найдется, то пускать его не следует. Я промолчала. Потеряв уже всякую надежду на нормальное сосуществование с ним, я просто решила плыть по течению: будь что будет.

Вскоре Шнейдер пришел с известием о том, что Есенина нашли, он трезв и сейчас придет. «И что? Сейчас он придет, будет просить прощения или наоборот, сделает вид, что ничего не было, но потом? Что же будет потом? Опять исчезнет в один миг? Растворится? Покинет меня в неведении? Я же опять буду страдать. Он так жесток ко мне… Он – действительно ребенок, и, как и все дети, бывает очень жесток…»

Я заметалась по комнатам, не зная, что делать, куда деваться, но грозная Ирма заперла меня в своей. Забыв, впрочем, про дверь в другой коридор. Вот через эту-то дверь и вошел Сергей. Я не слышала его шагов, сидя спиной. Он наклонился надо мной сзади и прошептал:

– Изадора, я тебя очень люблю… очень люблю…

Душа моя разрывалась на части. Мой ангел, свет моей жизни, вернулся, вернулся ко мне! Он меня любит! Меня наполнило такое блаженство, что по лицу градом покатились слезы. Я повернула к Есенину свое заплаканное лицо и уткнулась в его плечо. Он тут же крепко прижал к себе мою голову и начал осыпать ее поцелуями. Подняв глаза, я увидала, что из его васильковых глаз, ставших почти прозрачными, текут слезы…

Глава 20 «Дорогие мои! Хорошие!»

В августе 23-го я вернулся, наконец, в Россию, в Москву. Первые месяцы после приезда я летал окрыленный и опьяненный запахом родной земли. Все мне казалось здесь прекрасным и настоящим – дома, деревья, люди…

Августа… Я встретил Августу в августе… Нас познакомила Мартышон. Августа или Гутя, как ее называли близкие, тоже была актрисой – очень красивая женщина: статная, ладная, с огромными глазами и чувственным ртом. Она состояла в каких-то непростых отношениях со своим бывшим или не бывшим мужем, танцором – очень его любила. Мы встречались каждый день и много бродили по осенней золотой Москве. Я гладил деревья, разговаривал с ними, взрывал ногою шелестящий ковер опавших листьев. Она улыбалась и непонимающе смотрела на меня.

Я помню осенние ночи,

Березовый шорох теней,

Пусть дни тогда были короче,

Луна нам светила длинней!

Перед нею я робел. Она казалась какой-то недостижимой и космической.

Помню, сидели как-то с ней и Мариенгофами в «Медведе». Я глядел на нее и не мог оторвать глаз. Она отвечала мне своим загадочным и необъяснимо притягательным злато-карим взором. Вся какая-то неземная, нездешняя и недоступная.

– Я буду писать вам стихи, – робко сказал я ей.

– Такие же как Дункан?! – расхохотался Толя.

Я ничуть не смутился.

– Нет, ей я буду писать нежные…

Первыми стихами, которые я посвятил Августе, стали: