Есенин. Путь и беспутье

Словом, Есенин такого неприятного сюрприза от Эрлиха не ожидал. По его разумению, Вольф не должен был проигнорировать его телеграфный наказ, ибо все даваемые ему поручения всегда выполнял. Второй неожиданностью был банковский чек, который ему выдали в Госиздате вместо наличных денег. Чек, по которому сам Есенин получить их не мог, так как у него, напоминаю, не было паспорта. Пришлось писать доверенность на имя Василия Наседкина. Наседкин, только что расписавшийся с Катей Есениной, был человек обязательный и к тому же обязанный Сергею своим семейным счастьем. Екатерине Василий не шибко нравился, но Есенин, опасаясь, что своенравная сестрица собьется с пути, настоял на их браке. Да и дело-то было несложное. Приехать к самому открытию (слышь: к открытию!) в банк и, получив по наспех оформленной в издательстве доверенности есенинский гонорар (остатки аванса), немедленно переслать, все до копейки, в Ленинград и не на его, Есенина, имя, а на имя Эрлиха. Наседкин деньги получил и выслал, да только не так, как было приказано, не Вольфу для передачи С. А. Е., а лично Есенину. То ли запамятовал, то ли решил (по-крестьянски), что небезопасно адресовать такие деньжищи шапочному знакомому. Про закавыку с паспортом Есенин новоиспеченному зятю, похоже, не доложил. В результате свои последние 640 рублей Сергей Александрович так и не получил…

Но кто бы мог предположить, что обстоятельства сцепятся именно так? Есенин-то был уверен, что ничто не помешает ему осуществить задуманное: отметить в городе своей первой славы свой первый десятилетний юбилей. Сумел же он выбить из Госиздата банковский чек! Сумел и билет достать, что было практически невозможно. В преддверии Рождества, словно в предчувствии, что оно – последнее, Россия сорвалась с насиженных мест. В том декабре паломники истерли до дыр мозаичный пол в питерском Храме на крови!

(В воспоминаниях одного из знакомых поэта приводится такой эпизод. Узнав (23 декабря), что Есенин намерен уехать из Москвы в Питер в тот же день, вечерним поездом, он был удивлен. Дескать, сейчас, перед праздником, билеты на все поезда в Ленинград давно проданы. Едут пригородными, в надежде, что на какой-нибудь станции достанут билет… В ответ Есенин хитро и самодовольно улыбнулся, не беспокойся, мол, уже все устроено.)

Но почему поэт не задержался в Москве хотя бы на один день, чтобы самолично взять из рук Наседкина полученные в банке купюры?

Во-первых потому, что 23 декабря 1925 года в Москве не было ни одного жилого помещения, где Сергей Александрович мог бы скоротать хотя бы одну ночь. Бениславской не было в городе, с Толстой он расстался бесповоротно, а ночевать у Наседкина не считал возможным. И не только потому, что боялся помешать молодоженам. Появись он там, Екатерина тут же вернула бы братца к Ганнушкину, да еще запустила руку в его бумажник. Пойди докажи этой дуре, что это его последние деньги… К тому же, по его тайному плану, в Питере следовало появиться не просто в декабре 1925-го. Следовало приехать туда так, чтобы 25 декабря, ни днем позже, ни днем раньше, пригласить литературный град на Неве на свой истинный юбилей. 25 декабря, ровно десять лет назад, петербургские «Биржевые новости» опубликовали его стихотворение «Край любимый, сердцу снятся…», которое он в тот же вечер, как мы помним, преподнес Ахматовой и Гумилеву…

Больше того, как и десять лет назад, Есенин перебирался на постоянное жительство в Питер с уже готовой книгой. Еще в конце 1920-го он, как мы уже знаем, писал Иванову-Разумнику:

«…Переструение внутреннее было велико. Я благодарен всему, что вытянуло мое нутро, положило в формы и дало ему язык». Тогда, после «Сорокоуста», «Кобыльих кораблей» и перед «Пугачевым», поэту показалось, что переструение кончилось, а оказалось, что в 1920-м он еще только начинал искать и формы, и язык, адекватные его нутру, а нашел только теперь. Отныне он и «цветок неповторимый», и – безо всяких скидок – народный поэт. И никакие гонения не страшны его живым песням, ибо они, как и песни фольклорные, не нуждаются ни в печатном станке, ни в цензурном разрешении. Этот новый стиль был «нащупан» еще в 1924-м, в стихах на смерть Ширяевца и в первых «главках» «Персидских мотивов». Но тогда Есенин еще верил, что сможет прорваться из попутчиков в советские классики с большой эпическою темой. Не прорвался. «Анна Снегина», как и маленькие орнаментальные поэмы, как и «Пугачев», советской критике не «угодили». И он свернул со столбовой дороги на свою тропу. Теперь он уже не читал стихи, как прежде, он их пел – мастерски, с особыми интонациями и переходами, округляя особо выразительные места жестами: