Есенин. Путь и беспутье

Клюев, однако, и их не одобрил, причем язвительно: «Я думаю, Сереженька, что, если бы собрать эти стихи в одну книжечку, они стали бы настольным чтением для всех девушек и нежных юношей, живущих в России». Есенин от неожиданности помрачнел, но быстро взял себя в руки и подчеркнуто развеселился. (Обиженный слегка, он тут же, петушком, наскакивал на обидчика, но ежели обижали всерьез, «затыкал душу». )

Появилось пиво и даже немного вина, общество оживилось, говорили и о стихах, но не есенинских, как будто это не он только что прочел вслух лучшее из им написанного! Клюев сидел молча и рано, часу в четвертом, ушел. Пообещав, правда, вернуться вечером. Не вернулся. Не пришел и в субботу. А Есенин все ждал… Разговоры вялые, бытовые: все больше о квартире да о журнале (после того как Мариенгоф практически отстранил его от составления и редактирования «Гостиницы для путешествующих в прекрасном», мечта о собственном журнале, где он был бы единоличным хозяином, стала чем-то вроде «идеи фикс»).

Время от времени, как вспоминали очевидцы, Сергей Александрович вскакивал и отправлялся на поиски горячительного, приносил в основном пиво, в праздники (Питер продолжал жить по старому стилю) все было закрыто, да и денег у него было немного, а к исходу субботы не осталось ни копейки. В воскресенье пришлось просить дворника, чтобы достал хотя бы несколько бутылок.

Маяковский предположил: «Может, окажись чернила в “Англетере”, вены резать не было б причины…» Думаю, что «причина», точнее, повод (если иметь в виду то конкретное бытовое обстоятельство, которое, как это обычно и бывает, усугубляя ситуацию, доводит ее до крайней черты) – не отсутствие в номере чернильницы и чернил, а отсутствие денег. Ежели б вышло так, как Есенин и задумал, если бы он приехал в Ленинград с большими деньгами, ни за что не провел бы две страшные, одинокие ночи в гостиничном номере, наедине с собой и своими мыслями, а прокутил бы, по обыкновению, все напролет рождественские и святочные праздники в каком-нибудь из загородных ресторанов, кормя и поя честную компанию до отвала. Но денег не было не то что на вино, но даже на пиво и «закусь». «Рождественский гусь», которого Сергей Александрович, отправившись сразу же по приезде (24 декабря) вместе с женой Устинова, тетей Лизой, за покупками, сам выбрал и доставил в гостиницу, был съеден, обглодан до последней косточки. В воскресенье уже доедали гусиные потроха. Безденежье – абсолютное, когда нет ни рубля на извозчика, ни медной мелочи на трамвай, – превращало приличный гостиничный номер в тюремную клетку. Да, народ шел, но какой народ! Он, Есенин, уже несколько дней в Ленинграде, а никто из крупных питерских литераторов так и не удостоил его своим почтением. Даже те, кого он так яростно защищал на своих поэтических вечерах и кто будет через несколько дней изображать глубокую скорбь над его гробом…

Павел Лукницкий, молодой филолог, в книге «Встречи с Анной Ахматовой» единственный из свидетелей оставил подробное и на редкость нелицеприятное описание этих двух дней – все остальные очевидцы отделались общими словами искреннего сожаления: