Есенин. Путь и беспутье

Блоковская оценка и «Яри», и творческого потенциала ее автора из сегодняшнего далека кажутся донельзя преувеличенными. Но, видимо, «Ярь» в ту пору, до появления (явления!) на столичном литературном горизонте Николая Клюева, и впрямь выносила читателей из трудно оправляющейся России (после поражения в японской войне и революции 1905 года) в «языческую Русь». Вот ведь и Ахматова, вглядываясь в первые годы молодого века (в записной книжке 1958 года), называет Городецкого и его «Ярь» в одном ряду со Стравинским и Хлебниковым: «Языческая Русь начала 20-го века. Н. Рерих, Лядов, Стравинский, С. Городецкий “Ярь”… Алексей Толстой (“За синими реками”). Велимир Хлебников. Я к этим игрищам опоздала».

К первому туру языческих игрищ опоздал и Есенин, а вот ко второму поспел в самый раз. Примкнув ненадолго к акмеистам, но рассорившись с Гумилевым, Городецкий заделался чуть ли не теоретиком культурного панславизма и пропагандистом русского деревенского искусства. В воспоминаниях о Сергее Есенине он писал: «Есенин появился в Петрограде весной 1915 года. Я и Блок увлекались тогда деревней. А я, кроме того, еще и панславизмом. В незадолго перед этим выпущенном “Первом альманахе русских и инославянских писателей «Велес»” уже были тогда напечатаны стихи Клюва. Блок тогда еще высоко ценил Клюева. Факт появления Есенина был осуществлением долгожданного чуда, а вместе с Клюевым и Ширяевцем, который тоже около этого времени появился, Есенин дал возможность говорить о целой группе крестьянских поэтов… Стык наших питерских мечтаний с голосом, рожденным деревней, казался нам оправданием всей нашей работы и праздником какого-то нового народничества».

Спрос на новое народничество возник не на пустом месте. Промышленный бум конца XIX – начала XX века выдвигал Россию в мировые державы и, возбуждая национальное самосознание, возрождал, казалось бы, заглохшую распрю западников и славянофилов. В былые годы оплотом славянофильства была Москва, столица оставалась «окном в Европу». По новой раскладке ролей и интересов благодаря монаршему покровительству центром неонародничества становится Петербург, тогда как Москва решительно разворачивается фасадом к Европе. И чем успешнее богатеет ее буржуазия, вчерашнее лапотное и бородатое купечество, тем чаще и пристальней взглядывает она на Запад. Петербург вводит в моду стиль «ля рюс». Московский купец Щукин покупает картины Матисса и Пикассо. Император затевает строительство стилизованного «под старину» Феодоровского городка в Царском Селе, коллекционирует кокошники и, подавая пример подданным, аплодирует исполнительнице народных песен Надежде Плевицкой. Московский Художественный театр, возглавляемый потомственным купцом К. С. Алексеевым, он же Константин Станиславский, ставит Метерлинка. Война, весной 1915 года еще не казавшаяся подавляющему большинству россиян катастрофой, доведя до накала «новой вражды» противостояние западников и славянофилов, разделила общество на патриотов и пораженцев. Патриоты были в подавляющем большинстве. Северянина, обещавшего повести своих читателей на Берлин, забрасывали цветами. Есенин не поддался гипнозу «военизированного воодушевления», но уже тем, что сумел разглядеть в «разбитом отхожим промыслом» обыкновенном рязанском селе идеальный прообраз России – Голубую Русь, – обратил на себя внимание столичной интеллигенции. Во всяком случае, той ее части, кого именно война «призвала к служению русскому делу в его гуманистическом аспекте». Словом, еще не став профессиональным поэтом, «рязанский парень со стихами» оказался обреченным на успех, как и несколькими годами ранее Николай Клюев, хранитель и охранитель заповедных сокровищ северной старины. По тогдашним представлениям о народности в литературе в панславистской среде Клюев считался первым голосом. Окрестив Есенина «младшим братом» «олонецкого песнопевца», неонародники, не дав Есенину осмотреться и опомниться, определили его в подголоски к общепризнанному солисту.