Есенин. Путь и беспутье

Надо отдать должное Клюеву: он был на редкость успешным ловцом душ, потому что для каждой души у него в заначке хранилась особая приманка. В случае с Есениным он перво-наперво настоял на том, чтобы Сереженька, кроме модной и дорогой тройки (купленной на полученные за «Радуницу» червонцы), заказал себе еще и специальное «русское платье». И для публичных выступлений, и на предмет посещения редакций, в которых пользовался спросом деревенский стиль. Правда, когда Николай показал набросанный им эскиз чуть ли не оперного боярского костюма, Сергунька расхохотался. Особенно рассмешили ярко-желтые, на высоком каблуке, сафьяновые сапожки – представил, что бы сказал дед, кабы увидел внука в таком балаганном виде. Не мужик, дескать, а шут гороховый. Расхохотался, но, увы, подчинился властному деспотизму «старшего брата». Несмотря на всю свою «удаль» и «крайнюю индивидуальность». Словно бы загодя, наперед, на всю оставшуюся жизнь согласился с недобрым пророчеством Зинаиды Гиппиус: «В молодом Есенине много еще было мужицко-детского и неразвернувшейся удали – тоже ребяческой… Когда я говорю “удаль”, я не хочу сказать “сила”. Русская удаль есть часто великое русское бессилие». У Клюева удали не было, зачем она силе? А там, где сходятся великая русская сила с русским великим бессилием, гармонии не бывать, в одно им не слиться. Но и не разлепиться. Даже в двадцатые годы, когда творческие пути былых совместников круто и бесповоротно разошлись, Есенин, как свидетельствует Галина Бениславская, «не мог никак обидеть Клюева, не мог сам окончательно избавиться от присосавшегося к нему “смиренного Миколая”, хоть и хотел этого». При всей своей житейской безалаберности Сергей Александрович принадлежал к той редкой породе людей, кто не забывает ни одной оказанной ему когда-то услуги. Регулярно, даже из-за границы, посылал Клюеву продуктовые посылки, официально именовал учителем, в письмах был неизменно почтителен и сдержан, а знакомым жаловался: «Ей-богу, пырну ножом Клюева». Клюев не давался, ускользал, обманывал, сбивал с толку. Клюева Есенин не понимал: то гневался: «ладожский дьячок» оболгал русского мужика, приписав несвойственный крестьянину «шовинизм», то завидовал: «олонецкий знахарь хорошо знает деревню». И тем не менее начало пожизненной дружбы-вражды и запомнилось, и вспоминалось почти идиллическим: «Тогда в веселом шуме Игривых дум и сил Апостол нежный Клюев Нас на руках носил». Стихи написаны в феврале или в самом начале марта 1917-го, то есть в пору почти полного совпадения «политических упований». Но это правда момента. На самом же деле (судя по свидетельствам современников) их отношения и в самом начале были неровными. Уже в январе 1916-го, когда нежный апостол чуть не силком затащил пригожего братушку в пошивочную мастерскую, чтобы выбрать материю на очередной маскарадный поганый кафтан, Есенин прямо-таки взбунтовался. Но Клюев, как и следовало ожидать, бунт на флагманском своем корабле медоречием усмирил. Шапка, дескать, шьется по Сеньке, т. е. должна соответствовать представлению «собачьей публики» о русском стиле. Еще большей изобретательности потребовала от апостола следующая (по плану) стадия приручения «белого голубя»: чтобы прочнее привязать, следует сначала развязать прежние привязки. Подготовку к этой операции хитрый умник начал, как помним, довольно грубо, в том самом письме, какое озадаченный Есенин дал прочесть Лидии Кашиной. Сообразив, при личном знакомстве, что лобовые наскоки на литературных дворян Есенина не слишком впечатляют, стал действовать осторожнее. Вместо того чтобы в открытую метить черным крестом литературные дома, из которых еще якобы не выветрился «Салтычихин дух» и куда Сереженьке являться негоже (чтоб не нарваться на «покровительские ласки»), Клюев заполнил собою все дни его и труды, загрузив их столь плотно, что Есенин, с непривычки к веселому шуму, прямо-таки обалдевал. С утра – фотоателье, затем обед у влиятельного и нужного журналиста, после полудня – визит к портретисту, а по вечерам – либо театр («Сказание о граде Китеже…» к примеру), либо участие в театрализованных представлениях. В ту зиму неонароднические вечера регулярно устраивало «Литературно-художественное общество “Страда”». На одном из них (в декабре 1915-го) присутствовал уже знакомый нам Лев Клейнборт. Боярские костюмы для неонароднических шоу, спроектированные Клюевым, были еще не заказаны. Песнопевцы вышли на «подмостки» в крестьянской одеве: «Сцена представляла собой сельский вид, вид крестьянского двора; сами же Клюев и Есенин – в своих поддевках, сапогах бутылками – театральных пейзан. Клюев читал былины, сказки, Есенин – песни; уверенно выходили на сцену. Есенин-чтец еще не достигал той музыкальной силы выражения, какая у него была впоследствии. Но чтение шло от естества, стихи их покоряли всех. И лица их светились сознанием своего значения».