Есенин в быту

По характеру своей работы мне приходилось бывать в кабинете у Председателя ВЦИК Я. М. Свердлова, который иногда беседовал со мной о положении продовольственного дела на местах и о крестьянстве. Однажды мы заговорили и о Есенине. Я рассказал Якову Михайловичу о своём знакомстве с поэтом. Оказалось, что Свердлов знал о Есенине и ценил его талант, хотя ему не нравилось есенинское преклонение перед патриархальной Русью».

Да, в первый год существования советской власти Есенин был настроен весьма сочувственно по отношению к ней и её представителям. Поэт Пётр Орешин говорил об этом периоде его жизни:

– Для Есенина эта весна и этот год были исключительно счастливыми временами. О нём говорили на всех перекрёстках литературы того времени. Каждое его стихотворение находило отклик. На каждое обрушивались потоки похвал и ругательств. Есенин работал неутомимо, развивался и расцветал своим великолепным талантом и необыкновенной силой.

На Воздвиженке. Сергей Александрович жил в доме № 16 – в причудливом особняке мавританского стиля, частично скопированного с португальского замка Пена в Синтра. До революции владение принадлежало А. А. Морозову. Картину строительства этого «глупого, ненужного дворца какому-то глупому и ненужному человеку» нарисовал Л. Н. Толстой в XII главе романа «Воскресение». С мая 1918 года здание занимали различные организации Пролеткульта. Осенью Есенин работал совместно с М. П. Герасимовым, заведующим литературным отделом московского Пролеткульта. Для жилья Михаилу Прокофьевичу была предоставлена в «мавританском» особняке ванная комната. Это было большое светлое помещение с декадентской росписью на стенах. Вот в нём и творил три-четыре месяца Сергей Александрович.

Особняк А. Морозова на Воздвиженке

Первой совместной работой сожителей стала «Кантата», написанная по просьбе скульптора С. Т. Конёнкова. Это произведение создавалось к открытию мемориальной доски на Кремлёвской стене в память о героях революции.

«Кантата» состоит из трёх частей. Первая часть принадлежит М. П. Герасимову, третья – С. А. Клычкову, вторая – С. А. Есенину:

Спите, любимые братья,
Снова родная земля
Неколебимые рати
Движет под стены Кремля.

Новые в мире зачатья,
Зарево красных зарниц…
Спите, любимые братья,
В свете нетленных гробниц.

Солнце златою печатью
Стражем стоит у ворот…
Спите, любимые братья,
Мимо вас движется ратью
К зорям вселенским народ.

В сентябре – ноябре 1918 года Есенин принимал участие в работе над сценарием «Зовущие зори». Его соавторами были М. П. Герасимов, С. А. Клычков и Н. А. Павлович, секретарь литературного отдела Пролеткульта. Надежда Александровна вспоминала:

«Все мы были очень разными, но все мы были молодыми, искренними, пламенно и романтически принимали революцию – не жили, а летели, отдаваясь её вихрю. Споря о частностях, все мы сходились на том, что начинается новая мировая эра, которая несёт преображение (это было любимое слово Есенина) всему – и государственности, и общественной жизни, и семье, и искусству, и литературе.

Обособленность человеческая кончается, индивидуализм преодолеется в коллективе. Вместо „я“ в человеческом сознании будет естественно возникать „мы“. А как же будет с художественным творчеством, с поэзией? Можно ли коллективно создавать литературные произведения? Можно ли писать втроём, вчетвером?»

Опыт показал: написать можно, но читать нельзя. Поэтому сценарий «Зовущие зори» практически не упоминается в работах о Есенине и интересен лишь тем, что в какой-то степени отражает некоторые черты его авторов:

«Мы были и ощущали себя прежде всего поэтами, оттого и в списке авторов помечено – „поэты“. Свой реалистический материал мы хотели дать именно в „преображении“ поэтическом: одна из частей сценария так и названа – „Преображение“. Для Есенина был особенно дорог этот высокий, преображающий строй чувств и образов. Исходил он из реального, конкретного, не выдумывая о человеке или ситуации, но как бы видя глубоко заложенное и только требующее поэтического раскрытия.

Для Есенина, как и для нас – его соавторов, было важно показать ритм и стремительность этого преображения действительности.

Некоторые собственные психологические и даже биографические черты мы вложили в героев сценария. В Назарове, „рабочем, бывшем политэмигранте, с ярко выраженной волей в глазах и складках рта, высокого роста“, есть черты Михаила Герасимова. Некоторые черты Веры Павловны Рыбинцевой навеяны моим тогдашним обликом.

Я была романтической интеллигенткой, попавшей в „железный“ Пролеткульт. Но, конечно, отчасти узнавая себя в Рыбинцевой, я никак не могу отождествлять себя с этим персонажем сценария.