Эсэсовцы под Прохоровкой. 1-я дивизия СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер» в бою

— Чепуха! Все поставлено на танки! Если наши верховные стратеги исходят из того, что новое чудо-оружие решит это сражение, то будьте здоровы!

Ранним утром ночная духота совершенно не убавилась. После грозы остались только лужи, но никакой свежести. Было жарко и душно. Машины стояли бесконечными колоннами. Справа тянулись «Тигры» и штурмовые орудия, слева — реактивные установки. Из головы колонны подъехал на мотоцикле посыльный с криком:

— По машинам!

Ханс поправил свою высоко задравшуюся маскировочную куртку.

— Эрнст, у тебя еще есть консервы? — Эрнст кивнул. — Тогда, по крайней мере, гарантировано питание. Пока.

Они поехали мимо остановившихся танков. Экипажи стояли возле своих боевых машин и курили. Блондин не сдержался и крикнул:

— Для вас, наверное, война уже закончилась?

Они отмахнулись, а один из танкистов ответил:

— С этим-то металлоломом? Дерьмо! — И показал на свою стальную коробку.

Марш пошел быстрее и приблизился к привычному темпу. Блондин следил за движениями тел товарищей, сидевших впереди. Они клевали носом, сползали вправо, пытались выровняться, но при этом сразу кренились влево, потом резко вздрагивали и на некоторое время замирали прямо, потом нос клевал снова, и голова утыкалась в лобовое стекло. Эрнст недовольно заворчал, потер ушибленный лоб, сел поглубже в сиденье, так, что колени уперлись в лобовое стекло, положил голову на спинку сиденья и подпер ее правой рукой. Дори подмигнул Блондину, указывая головой на своего спящего соседа:

— До еды язык свисал, а поевши — он устал. Давай поспи и ты, Цыпленок.

Блондин поудобнее прислонился спиной и надвинул кепи на глаза.

Цыпленок — так звали его «старики», а молодежь, естественно, вторила им. Цыпленок — потому что он младше по возрасту и по званию. А со своим ростом метр восемьдесят шесть он еще и самый маленький. При этом он не чувствует себя ни слишком молодым, ни слишком маленьким, а кличку ненавидел, как чуму! Но что делать? Если они заметят, что она его раздражает, будут дразнить еще больше. Их, «стариков», всего трое: Длинный Ханс — их командир отделения, Дори и Эрнст. Остальные — Вальтер, Петер и Куно, Йонг, Пауль и Зепп, Ханнес, Уни и Камбала — все «цыплята», «подрост», «эрзац», «овощи», или, как их называли в Лихтерфельде, «детвора» и «отходы»!

А Ханс? Он воздерживался от какой-либо точки зрения. Для него гибель «ЛАГа» началась уже тогда, когда он занимался подготовкой призыва Дори и Эрнста. Блондин улыбнулся. Для Длинного в зачет шла только служба в мирное время! А что было потом, он просто не принимал всерьез. Исключение составляла, быть может, группа, которой пытались привить основные солдатские навыки в батальоне охраны. Службист? В общем-то, нет. Он просто придерживался своего взгляда, и, если здраво рассуждать, он был даже прав, так как немногие «Цыплята» могли выполнить требования службы мирного времени. Но шла война, а для нее годились и второй, и третий гарнитуры. Главное — чтобы был гвардейский рост, а те, кто не хотел лучшего, пришли добровольно. И этого твердо придерживались. Это была традиция, и в этом было виновато название: «ЛАГ» — «Лейбштандарт Адольф Гитлер», или «Длинные бедные собаки»[7]!

«Длинные бедные собаки».

Блондин не мог уснуть. Он очень устал, но пребывал в состоянии между сном и бодрствованием, между воспоминаниями и настоящим. Было так, как будто он смотрел кино, сцена сменяла сцену, без переходов, в разных ракурсах и освещении. Один раз резкие и отчетливые, а затем опять размыто-схематичные, а между ними — лица и карикатуры. Товарищи, как они смеются, и как они выглядят, как умирают, голоса, обрывки слов, крики и музыка — полифоническая, ясная мелодия и сильный резкий женский голос… «Я знаю, чудо случится…» С большим трудом он пришел в себя. Он вспотел, и ему не хватало воздуха. Стояла удушающая жара. Солнце палило вовсю.

Дори с голым торсом лежал на сиденье рядом с водителем и спал. Машину вел Эрнст.

— Эрнст, где мы?

— Спроси у генерала, Цыпленок. Он, может быть, знает.

Они ехали дальше, обливаясь потом. Останавливались, ругались, ехали, останавливались, ехали. Вечером рота остановилась в редколесье.

— Вылезай!

Эрнст уже стоял на дороге, уперев руки в бока, выгнув спину, выпятив живот вперед, и зевал.

— На сегодня хватит!

Дори свесился телом через открытый кожух радиатора. Блондин оглядывал местность, а когда не увидел ничего примечательного, спросил:

— А где устроим пикник?

Эрнст хотел ответить, но тут откуда-то из головы колонны закричали: «Канистры для бензи-и-ина!»

— Началось, — ругнулся Эрнст и, обращаясь к Дори, сказал: — Мы принесем канистры.

Они пошли, встретили Вальтера и Петера, Пауля и Йонга и всегда немножко грустного, угрюмого Куно. Он вдруг остановился.

— Что случилось, Куно?

— Я жду Камбалу.

Блондин рассмеялся: Куно и Камбала — сын горца-крестьянина и берлинский ветрогон. Два спорщика, два непримиримых противоречия. Два друга.