Ешь, люби и не умирай (СИ)

Annotation

Кучеренко Людмила

Кучеренко Людмила

Ешь, люби и не умирай

Вы говорите — любовь зла? Для меня любовь стала спасением.

Готовлю мясо по французски. Всегда выбираю самое лучшее мясо. Самое нежное. Главное — нарезать тонкими ломтиками и хорошенько отбить.

Лук, помидоры, сыр. Я всегда хотела готовить для него ужин. Сидеть напротив и смотреть, как он ест. И молчать. Я всегда его любила. Я и сейчас люблю.

Такой красивый. Высокий и сильный. Женщины вешались на него пачками. Не замечал. Или делал вид?

— Добавки?

От одного взгляда щемит сердце. Нельзя так любить.

— Больше не хочу.

— Не вкусно? — Сама я попробовать не могу. Это особенное блюдо. Для него одного.

— Вкусно.

— Правда?

Кивает. Отодвигает тарелку. Почти ничего не съел. Что же делать? Так его надолго не хватит.

— Тебе нужно есть.

— А ты… мы разве? — Смотрит на меня так внимательно. Не помнит. Не важно.

Мягкие, тёплые и доверчивые. Лучшее мясо. Отборное. Самое дорогое. Ему можно только лучшее мясо. Выращенное с любовью.

У меня нет возможности долго выбирать. Всё решает случай. Это как наваждение. Как внезапный приступ вдохновения. Видишь и понимаешь — вот это — твоё. Плоть твоя и кровь твоя.

Мясо нужно подготовить. Я сама разделываю нежные тушки. Всегда сама. Я читаю кулинарные книги. Смотрю шоу. Всегда готовлюсь.

Тело моего любимого состоит из того, что я подаю на завтрак, обед и ужин. Это так важно. Это — самое важное. Пока он ест — он живет. Живет со мной.

Охота начинается после обеда. Сытое, сонное, расслабленное время. Расслабленные люди, скучающие дети.

У нас могли бы быть дети. Мальчик или девочка. А может: и мальчик и девочка. Каждый раз, когда я смотрю в эти нежные лица, каждый раз я думаю: ну почему не я?

Он меня бросил. Когда-то давно он меня бросил. Мы не подходим друг другу. Это не то, что нам обоим сейчас нужно. И много всякой прочей ерунды, которую говорят, отведя глаза.

А я уже придумала имена. И для мальчика. И для девочки. Для многих наших мальчиков и девочек. Если я не успеваю узнать их имён, я называю их так, как бы хотела назвать сама.

— Сегодня у нас рулька под соусом «Антуанетта».

Звучит? Пожимает плечами. Слышал бы он, как она «звучала» у меня на кухне. Как она беззвучно рыдала.

Это особенная еда. Я не могу её есть, потому что всё ещё живу. Опять, заново, живу. Живу с ним. Мой любимый — мертв. Почти. И только особая диета поддерживает в нём жизнь. Моя еда.

Раньше он много смеялся. Чаще всего — не для меня. Рядом со мной, мимо меня. Сквозь меня.

Холодные руки, холодное тело. Холодное сердце. Сердце всегда было холодным. Но это ничего. Моя страсть согревает постель за обоих.

Спит. Ногти и зубы начали разрушаться. Кожа стала серой. Ничего. Такую красоту сложно испортить. Волосы высохли и губы потрескались. Если бы он только ел…

Пришлось превратить свой дом в склеп. Все окна зашторены, отопление выключено, приглушен свет. Я убрала зеркала. Но вряд ли он стал бы на себя смотреть. А если стал бы?

Я так боялась, что ему будет скучно, пока меня нет дома. Я сменила замки на дверях и укрепила окна. Возвращаясь, задерживала дыхание: как он? Ждёт ли? Жив ли?

Двери на кухню я тоже запираю. Кухня — мой особенный мир. Полный красок и специй. Воплей и новых идей. Мир шафрана и свежей зелени. Мир острых ножей и газовых духовок. Мир последних игрушек. Мир их последних снов.

Любовь зла?

Был ли у меня выбор, когда он сказал, что это не то, что нам обоим нужно...

Разве сейчас мы не стали ближе? Он, я, и наши воображаемые дети? Завтра я приготовлю тефтели по тоскански.

Надеваю красивое платье, крашу губы. Ему, конечно, всё равно. Не всё равно мне. Ставлю свечи, сервирую стол. При свечах кожа не кажется такой серой.

В комнате всегда много свежесрезанных цветов. Они перебивают запах. Выносить мусор из кухни: отходы и остатки, вместе с цветами, кажется правильнее — есть в этом что-то. Они все — цветы жизни. Бывшие цветы жизни, мертвые цветы.

Мы смотрим друг на друга. Обычно так и бывает. Теперь он всегда смотрит на меня, не отводя глаз. Не помнит. Пытается узнать? Он ослаб, и это и хорошо, и плохо. Он так слаб, что не причинит мне вреда. Но в ослабевшем теле так тяжело поддерживать жизнь.

Я ношу с собой небольшой топорик. И сумку-переноску. Пурпурного цвета. С ленточками. Пятна крови на ней не кажутся красными. Ещё хлороформ. И детские игрушки. Разделкой я занимаюсь уже на кухне. Как он туда попал?

Почему же он так смотрит? Гнев? Злость? Ужас? Всё это — слишком человеческие эмоции. Обычно ему мучительно всё равно.

На красивых, белоснежных тарелках лежат кусочки фрикасе. Самое нежное филе. Он не притронулся. Что у него в руках?

— Эт-о-о… д-д-етские б-ботиночки? — Двигает ко мне два маленьких розовых башмачка, перетянутых шнурочком. — Д-детские б-ботиночки? От-ве-чай!

Смотрю на них. Перепачкал скатерть кровью. Где он их нашёл? Как открыл дверь? Это мой топорик?

Опрокинул стол. Свалил меня на пол! Сколько страсти.

— От-ве-чай!

Как же выбраться?

— От-ве-чай!