Эшафот забвения

Я принялась описывать Елика – губы, подбородок, кожу, разрез глаз, цвет волос – и вдруг с ужасом обнаружила, что описываю Алену Гончарову: ту самую роскошную сучку Алену, призрак которой так долго терзал нежное, покрытое изумрудным марийским мхом каныгинское сердце. Копна непокорных волос, как же иначе, идеальная линия бровей, как же иначе; глаза, темнеющие от запретных страстей, как же иначе; чувственные губы с маленькими горьковатыми складками в уголках, как же иначе; гордый нос потомственной амазонки, как же иначе; чистый безмятежный лоб, как же иначе; надменный подбородок, который так сладко целовать перед сном, как же иначе…

Серьга слушал меня, затаив дыхание, – этот лихой анатомический сюжетец был покруче Спиллейна и всех его тупоумных геройчиков, вместе взятых.

– Она сказала, щто хочет остаться со мной, – наконец выдохнул он.

– Что ж, совет да любовь.

– Я… Я ж слепой, как кротяра… Никогда не буду видеть. Никогда не буду ходить. Даже если бы я был нормальным… Я ее не стою.

– Только ты ее и стоишь, – я уже и сама поверила в святочный образ Елика, нарисованный моей буйной фантазией, – ты самый лучший.

– Правда, у нее красивый голос? – Голос у Елика был такой же стертый, как и внешность, в порыве ревности она может проглатывать окончания, а в порыве страсти (“возьми меня сейчас же, любимый!”) – подменять свистящие согласные шипящими.

– Божественный.

– Я хочу, щтобы вы понравились друг другу. Что ж. Серьга, если тебе так хочется, это вполне можно устроить.

– Я тоже этого хочу.

– Ты ведь мой самый близкий друг, Ева. Ближе нет никого. Ты им и останешься.

Судя по всему, с квартиры придется съезжать, не мешать же каныгинскому счастью с гарниром из пирогов с грибами. Мне было немножко грустно, но за Серьгу стоило порадоваться: возможно, он нашел именно ту женщину, которую так долго искал. А Елик будет ему преданной подругой – все дурнушки преданны, как ручные хорьки, это их визитная карточка. Преданность заменяет им идеально вылепленное лицо и идеально торчащие соски. Да и любовь, в конечном счете.

– Елка сказала, там какой-то парень тебя ждет в прихожей. – В голосе Серьги, размякшего от неожиданно свалившегося на него любовного приключения, прозвучала надежда на возможное устройство и моей личной жизни.

– Да. Давно нужно было сказать тебе…

– Федька, щто ли? Пролез-таки в щель, сукин сын!

– Ты какую щель имеешь в виду? – нагло переспросила я, и мы синхронно рассмеялись.

– Пошлая ты женщина, Ева…

– Есть такое. Вообще-то его зовут Митяй. Знаешь, Серьга, я, наверное, съеду… Переберусь к нему.

– Я понимаю. – Серьга не выказал никакого сожаления по такому прискорбному поводу, и это снова задело меня: все-таки мы были рядом очень долго – только он и я. И мы были по-настоящему привязаны друг к другу.

– Хороший парень?

– Шикарный.

– Запупыривать мастак? – Теперь, когда вопросы соития не касались его обожаемой Елки, Серьга снова позволил себе простодушный деревенский цинизм.

– Еще какой!

– Зови его сюда, я познакомиться хочу. Сейчас посидим вчетвером, отметим.

– Если ты настаиваешь…

– Настаиваю.

Я вышла в коридор. Митяй стоял, прислонившись к телефонному столику, и уныло жал эспандер.

– Заскучал поди? – тоном профессионального массовика-затейника спросила я.

– Ничего, я привычный. – Еще бы тебе не быть привычным, мелкая сошка на подхвате, я сильно подозревала, что такие профессиональные бойцы-конвоиры рекрутируются из тех незадачливых парнишек, которых на заре туманной юности всегда динамят с любовными свиданиями.

– Знаешь, у моего приятеля есть гантели. Может быть, вручить их тебе для разнообразия? Или скакалку? Мы на ней белье сушим.

– Гантели малофункциональны и задействуют не те группы мышц, которые нужно задействовать на сегодняшний день, – назидательно сказал Митяй.

– Извини. Пойдем-ка в комнату, мальчик. Хозяин тебя приглашает.

Митяй отлепился от телефона и, вздохнув, последовал за мной Когда он увидел Серьгу, сидящего в инвалидном кресле, то весь подобрался. Впервые за все время знакомства я увидела в его лице слабый отблеск, далекую зарницу человеческого чувства: то ли жалость, то ли раскаяние, то ли неловкость за свое вопиющее, нагловатое, стопроцентное здоровье Серьга заработал колесами и лихо подкатил к нам.

– Ну, поздоровайтесь, мальчики, – подтолкнула я к Серьге Митяя, шепнув ему на ухо. – Он слепой, ничего не видит.

– Точно. Слепой, как летучая мышь, Гомер и Людвиг ван Бетховен, вместе взятые, – почему-то развеселился Серьга и протянул руку в пространство перед собой.

Митяй осторожно пожал ее, а я педантично заметила:

– Людвиг ван Бетховен, к твоему сведению. Серьга, был глухим.

– Еще и глухим! – ужаснулся Серьга. – Бедняга. Ну, рассказывай, Ева, что за парень, как выглядит. Ну, и вообще про намерения.

– Намерения самые серьезные, – весело начала я, и Митяя передернуло. – Не могу сказать, чтобы он был божественно красив…Толстоват немного…

– Немного?