Еще более дикий Запад (СИ)

Звук получился таким резким и высоким, что я невольно на землю плюхнулась.

Потом мысленно себя обругала. Этак и огнем подавиться недолго.

— Твой братец, что ли?

— Он. Позовем?

— А надо?

Как-то… не тянуло меня встречаться с прародителем. Однако Кархедон открыл пасть и тоже завопил. Боги… нет, в Оперу им нельзя.

Никак.

Хотя громко выходит.

Дракон описал полукруг и отозвался.

Этак орать никакой глотки не хватит. Но в итоге тот, второй, казавшийся черным, все же снизился, а после, сложив крылья, вовсе камнем полетел к земле.

Что сказать…

Рухнул дракон оземь и обернулся добрым молодцем. Кажется, читала я что-то такое, хотя и не про драконов. Да и молодец этот не выглядел особо добрым. Что понять можно, Ежели каждый раз так ударяться, то никакой доброты не хватит.

— Проклятая, — сказал он.

— Задолбали, — ответила я и почесала нос чешуйчатым кончиком хвоста.

Глава 15. О том, что здесь вам не там

Молчание нервировало.

Наверное, не только оно. Само это место. Пространство. Полутьма.

Молли, устроившись на матрасах, свернулась клубком и задремала, наглядно демонстрируя, то ли чистую совесть, то ли крепкие нервы. Эдди присел, скрестив ноги. Он закрыл глаза. И вертел в пальцах ту самую костяную дудку, подаренную Змеем.

— Что это? — Чарльз вдруг понял, что еще немного и собственные его нервы не выдержат. Что он или заорет, или устроит безобразную, непозволительную для мужчины, истерику. — Ты рассказывал, что у твоего деда была дудка, которая подчиняла животных.

— Была. Нет, это не она. Та была другой. Древней.

— А эта?

— И эта древняя.

— Не хочешь рассказывать? — наверное, Эдди в своем праве. Их внезапное, случайное по сути своей родство, не давало Чарльзу права лезть в дела семейные, и уж тем более в тайны.

— Да нет. Не то, чтобы не хочу… не знаю.

— В каком смысле?

А Милисента все спала. Лежала, сунув ладони под щеку, и дышала ровно, спокойно. Она не реагировала ни на звуки, ни на прикосновения, и это пугало.

До дрожи в руках.

До…

Ей и вправду не будут рады. Да, Чарльз допускал, что матушка вполне могла договориться о его браке. И даже заключить договор из тех, нарушать которые не след.

Её бы поддержали.

Помогли.

А он взял да женился. Не обрадуется. Ни матушка, ни эта вот… невеста, о существовании которой Чарльз не догадывался. Плевать. Он не отступит.

Возвращаться?

Вернуться надо. Хотя бы затем, чтобы разобраться в дерьмовом этом деле. И выяснить, кто помогал Змеенышу с той стороны. Заодно уж с матушкой отношения прояснить. Чарльз, конечно, её любит, но это ведь не дает ей права решать, как ему, Чарльзу, жить?

Даже, если ей кажется, что она действует во благо.

— Моя мать не умела видеть. И слышать. Но она была сильной. И многие желали бы привести её в свой дом.

И Милисенту он возьмет.

Её никак нельзя оставлять без присмотра. Это в конце концов, не безопасно, в первую очередь для мира. А еще Чарльз будет беспокоится, потому что очень уж характер у супруги непоседливый, обязательно во что-то да вляпается.

Учителя найти опять же.

Где на Западе найдешь достойного учителя?

— Ей приносили дары. Огненные камни. И медвежьи шкуры. Бивни морского зверя. Многое…

— А она выбрала твоего отца?

— Не выбрала. Разве взглянула бы она на человека по собственной воле? Нет, её отец, мой дед, велел. И она не осмелилась перечить его слову. Никто бы не осмелился. Её муж из людей принес в дар цветастый платок, из тех, которые покупают шлюхам.

Эдди сплюнул под ноги.

— Зачем это было твоему деду?

— Кто знает… но он отдал человеку не только свою дочь, но и земли, что принадлежали племени. А мой отец эти земли проиграл. Спустил за карточным столом. Просто… дерьмом он был.

Эдди отмахнулся.

— Когда я родился, мать сочла, что исполнила свой долг. И покинула дом отца. Она оставила меня деду.

— А тот?

— А тот не особо понимал, что делать с младенцем, но у него были еще жены и дочери. Он был сильным.

— А меня растили няньки, — зачем-то сказал Чарльз. — Я их почти и не помню. Только одну. Она все время жевала табак. И от нее табаком пахло. Мне нравился этот запах.

— Моя… старшая мать была хорошей. Она тоже жевала табак, — Эдди улыбнулся. — И она сказала, что моя мать плохо поступила. Что нельзя бросать детей, даже негодных.

Сомнительное, надо полагать, утешение.

— Когда я стал старше и мог ходить, она пошла к мужу моей матери. И тот забрал меня. Он был сильным мужчиной. И пусть мать моя родила ему других сыновей, он учил меня тоже. Тому, что должен знать мужчина. Пока дед не счел, что я достаточно взрослый, чтобы слушать.

— Что?

— Все. Вы называете подобных мне видящими, но это не совсем верно. Я не вижу. Я слышу. Этот как… музыка, — Эдди качнул ладонью, почти уронив дудку. — И потому с ней справиться способна лишь другая музыка. Хороший шаман знает, какую песню сыграть миру.

— Ты шаман?

— Думаю, мог бы им стать. Я многое умел уже, но однажды вернулся отец и забрал меня. А дед… он ничего не сказал. Если бы сказал, что хочет, чтобы я остался, я бы остался. Никто бы не пошел против его слова. И муж моей матери не хотел меня отдавать. Но…

— Дед?