Еще не вечер

– Ничего не понимаю, – сказал он. – Кто-то хотел убить либо тебя, либо меня. Этот придурок менял вчера колесо. Ты стояла рядом, не обратила внимания, он затянул гайки крепления?

– Затянул, – уверенно ответила Майя. – Я, глядя на его ручищи, еще подумала: кто будет отворачивать – надорвется.

– Если не врешь, значит, ты их свинтить не могла, – сказал Артеменко, получая удовольствие от возможности вывести любовницу из равновесия.

Майя действительно оторопела, но тут же взяла себя в руки.

– Ты мужик, хоть и не первой, даже и не второй молодости, но здоровый. Мне тебя укокошивать ни к чему, жить не мешаешь. Любовь твоя надоела? Так за это не убивают.

– Как знать.

– А вот ты меня от чрезмерной любви можешь отправить к праотцам запросто. Не моя, так и ничья: машину подарил, в ней и захоронил! – Она рассмеялась. – Даже в рифму складывается.

– Ну, хватит глупостей! – Артеменко повысил голос. – Если милиция не ошибается, то повторяю, пытались убить либо тебя, либо меня. Не удалось, попытаются снова. Тебя не за что, кроме меня ты никому зла не причинила. Или я ошибаюсь – чего-то о тебе не знаю.

– Ты ночью куда из номера выходил? – неожиданно спросила Майя.

– Я? – Артеменко схватился за грудь, поняв театральность жеста, налил в бокал коньяку выпил. – Дура. Сейчас не время болтать чепуху, тебе лишь бы уколоть, сделать больно. Ты понимаешь, вопрос идет о наших жизнях. Точнее, о моей, ты ни у кого на дороге не стоишь.

– Ты выходил, – упрямо повторила Майя.

– Да я в эту ночь впервые спал как сурок, крепко-крепко! – ответил искренне Артеменко, увидел насмешливое лицо Майи и неожиданно подумал: «А с чего это я так крепко спал?»

Он заглянул в бокал с коньяком, словно пытался найти ответ. И Майя вчера перед сном вела себя непривычно, нежная была, даже страстная. Может, она со мной прощалась? Артеменко почувствовал в груди резкую боль, она захватила плечо, потекла по руке.

Толик Зинич

Родился Толик крепким, здоровеньким, рос ласковым, жизнерадостным ребенком, любил маму с папой. Они тоже любили Толика, особо не баловали, да и возможности такой не имели. Мама работала в гостинице. Это сейчас она администратор, человек значительный, порой всесильный, а тогда – молоденькая уборщица, на этаже подмела, перестелила, подала чай, получила двугривенный. Отец, нынче заведующий гаражом, работал в те годы на рейсовом автобусе, получал зарплату, имел, конечно и «левые», но не рвал, подвозил бесплатно, как он выражался – «за здрасьте и улыбку». Толик учился хорошо, много читал, помогал маме в домашних делах.

У Зиничей было полдома – две комнаты, веранда и кухня. Когда мама работала, Толик крутился в гостинице с удовольствием, разносил по номерам чай и вафли, отвечал на вопросы постояльцев, сколько они должны, неизменной фразой:

– Сколько дадите, но чем больше, тем лучше, – и, зажав деньги, бежал к матери.

Веселый, ловкий, услужливый мальчишка вызывал у людей симпатию. Они одаривали его всякими лакомствами, совали в ладошку серебро. В двенадцать-тринадцать лет у Толика уже водились деньжата, тем более и тратить-то их было не на что. Конфеты, мороженое, соки и кино парнишка получал бесплатно, кругом все свои, все его отлично знали.

То была присказка, сказка Толика ждала впереди.

Неподалеку от гостиницы поднималась стена старых сосен, в нее врезалось асфальтированное шоссе, по которому, как казалось Толику, никто не ездил. Как-то парнишка стоял между сосен, смотрел на тихое, уходившее в сумеречную тень шоссе и думал, что там, в неизвестности, находится секретный объект.

Мимо прошелестели тугими шинами две длинные черные, словно лакированные, машины. Таких машин в их городе не было. Мальчишка заинтересовался и, изображая разведчика, начал красться вдоль асфальтированной дороги, которая уползала все дальше и дальше. Через полчаса он оказался около высокого зеленого забора. Ворота еще не закрыли, и он, никем не замеченный, проскользнул на запретную территорию, которую впоследствии окрестил «заповедником». Мальчишку больше всего интересовали машины. Подкравшись, он прочитал никелированную надпись «Чайка» и вспомнил, что видел такие по телевизору.

– Что толкаешься без дела? – спросил мужчина, открывая багажник. – Тащи в дом.

И Толик начал носить ящики с бутылками боржоми, картонные коробки, тяжелые кожаные сумки.

На огромной веранде накрывали длинный стол. Толик по привычке стал помогать, расставлял тарелки, приборы (он уже знал, что нож надо класть справа, а вилку слева), открывал бутылки. Из глубины дома доносились голоса, смех, вскоре зазвучала музыка. Толик управлялся ловко и быстро, два шофера охотно уступили ему эту честь и вернулись к своим машинам. Когда приехавшие спустились на веранду, Толик, босой, в одних шортах, дочерна загоревший, встретил их, не стесняясь – в гостинице он привык разговаривать с гостями:

– Прошу к нашему шалашу! Чем богаты, тем и рады!

Первым вошел старый седой мужчина, сверкнув золотыми зубами, рассмеялся.

– Ты кто такой? Абориген?

– Точно! – Толик не знал этого слова, но привык с гостями во всем соглашаться.