Еще о войне. Автобиографический очерк одного из пяти миллионов

Случилось так, что в полдень в зону рабочих команд приехал немецкий майор за рабочими для постоянной работы на полевой почте. Он долго отбирал пятнадцать человек, которые выглядели здоровыми, чистыми и имели на ногах сапоги, а не обмотки, которые носили солдаты в пехотных частях. Увидев меня в сапогах, а потом, осмотрев мою фигуру, не мывшегося почти три недели, он сначала отказался от мысли включить меня в состав команды. Но был полдень, все ушли на работу, и в блоке почти никого не осталось. Подозвав меня, он спросил о моей профессии. Я ответил: «Студент из Ленинграда». Ответ определил мою судьбу. Однако в последующие дни за этими событиями я пришел к мнению, что скорее всего основную роль при решении майора о включении меня в строй отобранных сыграли сапоги, а не мой ответ. Он отбирал рабочих и учитывал, что солдат в обмотках будет терять много времени нерационально.

Майор разрешил встать в строй отобранных пленных. Набрав необходимое количество, он повел нас к автобусу, стоявшему невдалеке. После недолгой езды по улицам города, мы оказались у Дома правительства, единственно сохранившегося здания на улице среди разрушенных бомбежкой домов.

Дом Правительства. Минск 1941 г.

Много десятилетий спустя, после освоения компьютерной грамоты и ознакомления по интернету с материалами по лагерю № 352, понял: покинув лагерь, я избежал гибели. Чтобы не быть голословным уделю немного описанию лагеря в последующие три года существования (с 17 июля 41 г по 3 июля 44 г). О лагере смерти в Масюковщине написано немного.

Территория лагеря была обнесена в несколько рядов колючей проволокой, укрепленной на бетонных столбах, высотой до трех метров. Пространство между заграждениями также заполнялось колючей проволокой в виде кольцевой спирали. По углам и по линии ограждения стояли сторожевые вышки с прожекторами и пулеметами. Военнопленные содержались в бараках, конюшнях, сараях, а зимой 1941–1942 г и под открытым небом. Суточное довольствие состояло из 100 грамм хлеба с 50 % примесью опилок и двух кружек баланды, сваренной из крупы и промерзшей картошки. Каждое утро из помещений вытаскивали 100–150 трупов, которые сваливали в общую кучу. Особенно тяжелое положение для военнопленных сложилось зимой 1941 года. Из-за невыносимых условий каждый день умирали 200–300 человек, только в ноябре и декабре погибло 25 000 человек (сведения взяты из упомянутого выше в тексте Справочника). Чудовищность этой абстрактной цифры познается лишь в сравнении: за все годы первой мировой войны 1914–1918 гг во всех лагерях Германии умерло всего 70 т военнопленных русской армии из 2,5 миллионов попавших в плен!

Умерших и расстрелянных не успевали хоронить. Замерзшие тела лежали штабелями, как в самом лагере, так и на кладбище у деревни Глинище, сегодня исчезнувшей с карты города (ныне это пересечение улиц Тимирязева и Нарочанской). Сохранилось многоэтажное здание казармы, в котором размещался лагерный лазарет. Некоторые бывшие военнопленные, которым случайно удалось спастись, в своих показаниях судебно- медицинской экспертной комиссии в 1944 году, характеризуют жуткую обстановку и режим, существовавшие в лагере и лазарете, в котором лечение фактически представляло один из способов преднамеренного уничтожения советских военнопленных. Из материалов экспертизы следует, что пища, которую получали военнопленные в сутки, вызывала обязательное возникновение желудочно-кишечных болезней и истощение. Это было истребление голодом.

Чрезвычайная скученность в холодных грязных бараках; развитие вшивости из-за отсутствия бань, лишение пищи как способ наказания; изнурительная работа, систематические избиения – все это приводило к высокому уровню смертности от голода и болезней. Только в госпитале умерло около десяти тысяч пленных, а всего за три года в лагере погибло 80 т советских военнопленных, похороненных на кладбище возле лагеря № 352 в 197 могилах.

Возвращаюсь к прерванному повествованию.

Подвели к пожарному крану с правой стороны Дома правительства, дали хозяйственного мыла и новые льняные мешки вместо полотенец, не розданные своевременно колхозам, и предложили нам тщательно вымыться. Не без труда я смыл многонедельную грязь. После этого пожилой немец лет пятидесяти провел нас в Дом правительства в кабинет наркома земледелия БССР на первом этаже.

Вскоре принесли большую кастрюлю с густо сваренными щами, в которых, среди картошки и капусты, было много кусочков свиного сала. У кого не было котелков дали пустые консервные банки и ложки. Щи были очень вкусными, можно было есть, сколько хочешь. Я знал, что после голодания есть много нельзя, но сдержаться не смог. Чем больше ел, тем больше хотелось. Чувство голода не проходило даже тогда, когда пища заполнила даже пищевод. Мои коллеги не были столь жадны до еды, довольствовались меньшим количеством.