Ещё о женЬщинах

Студента без чувств вынесли на шинельке, а Толик очень удивился, что окружающие смотрят на него со страхом, и сказал, что ему показалось, будто студента на него вырвало.

Ну и всякие другие случаи. Так что, прочитав записку, я, в общем, нисколько не удивился, а обрадовался новой встрече со старым другом, хотя и не сказать, чтобы очень.

— Так что ж, — сказал я, — по всему видать — ебутся! — И с этими словами решительно вошёл в хату. Баба осторожно вошла за мной, готовая в любой момент отпрянуть назад, я же, наоборот, поспешал, в надежде увидеть что-нибудь такое.

Однако мне не повезло. Толик встретил меня в исподних трусах «Вася» фирмы «Пальметта». Он казался растерянным, что ему очень шло. Девушка оказалась плохо (в смысле мало, хотя и плохо тоже) одетой косоглазой брюнеткой с тоненькими ручками и ножками. От неё пахло Толиком.

Были объятия и слёзы радости. Девушка торопливо одевалась, но от торопливости все члены засовывались неправильно и получалось у неё как раз медленно.

Мы немного поговорили с Толиком на крылечке, причём он указал, что я неправильно ухаживаю за огородом, выпили по рюмочке, закусив сие жёлтой икрой мойвы, которой у меня была трёхлитровая банка и потом протухла, и они ушли.

Они ушли. Мы с бабой задумались. Я, признаться, под огнедышащим супом подразумевал нечто большее, или, чтобы не вступать в аксиологические дискуссии, нечто иное, то есть бабу. Она, видимо, тоже. И вот мы критически осматриваем нашу постель. До какой степени её изгадили незваные гости.

Я сказал:

— Я не знаю этой девочки. Наверное, она то, что ты сказала. Но я знаю Толика. Вот в чём загвоздка.

Баба слушала, сняв очки и выбирая место, куда их положить, чтобы не потерять.

— И, — говорю я, — всё бы ничего. Но меня не прикалывает ложиться в постель, осквернённую моим лучшим другом.

Баба сказала:

— Я не знаю твоего Толика. Но в одну постель с этой шлюхой немытой я не лягу.

«А сама-то ты, можно подумать, мытая», — нежно думаю я и говорю:

— Да нет, это фигня, это пускай, даже пикантно, но вот если там будет пахнуть Толиком, то пошли лучше в сарай.

Баба сняла свой белый пиджак, повесила его на плечики и отвечает:

— Ты сам подумай, какая-то блядь, ещё, чего доброго, мою подушку под жопу клала!

— А вдруг мою?

— А вдруг мою?!

Я заметил:

— А вдруг совсем не клала?

Баба поставила чайник и рассуждает:

— Может, у неё мандавошки. (Меня как обожгло: а вдруг у него? Бр-р!)

Блядь косоглазая, не успокаивается баба, наливая кофе. Я тоже попросил чашечку, а поскольку было очень горячо, то мы не спешили.

— Знаешь, Бог с ней, что блядь, — рассудил я, с удовольствием прихлебнув кофе. — Всё ж таки жертва общественной ситуации…

— Какой ситуации! — баба поморщилась. — У всех ситуация, а блядь она одна.

— Да ни фига не одна, — уточнил я.

— Ты на кого намекаешь? — живо заинтересовалась она.

Я в принципе ни на кого не намекал, но если б я сказал, что ни на кого, она бы подумала, что на неё. Пришлось соврать:

— На Наташу, например.

— Наташа сирота, — вздохнула баба.

— Да ни фига себе сирота! — опешил я. — Этак и я тоже сирота! Ей сколько лет — пять, шесть? Сирота, блин! Да в её возрасте люди и должны быть сиротами. — И прикусил маленький язычок, ибо тут мог быть усмотрен намёк на здравствующих тестя и тёщу, и спешно загрузил:

— А что, сиротам типа всё можно?! Типа социально близкие? Ты тоже, между прочим, — воодушевился я, — не из пуховиков дворянского гнезда! Ты тоже хлебнула — и ничего! Чувство собственного достоинства, и бережёшь честь смолоду!

— Не подхалимствуй, — пригорюнилась баба, вспомнив непростую свою юность, в которой были и друзья-хулиганы, и пьяные подружки, и яростный стройотряд штукатуркой, оставивший след не только в её душе, но и на теле. Шрам на лодыжке от язвы, полученной в стройотряде посредством погашения кусочка извести непосредственно на молодой бабьей коже, а также разные катастрофы. Однажды в коровнике она сверзилась с лесов на молодого телёночка, у неё на бедре был чёрный синяк величиной с голову телёночка, а тот, в свою очередь, неделю не просил кушать, стал вообще придурковатым, а когда вырос, оказалось, что у него не стоит бычий хуй, и его отдали в поликлинику для опытов. Особенно запомнился ей обряд инициации, который заслуживает отдельного описания, но это огромная тема, не встраивающаяся в рамки проблемы пола, и мы к ней обязательно вернёмся, но не сейчас. Ну и по мелочам — почерневшие от ржавой воды зубы и прочий педикулёз.

— Знаешь, — почесал я грудь, вешая рубаху на те же плечики, — это ничего. Пускай пахнет двумя женщинами вместо одной, это ничего.

— Ах двумя? — прищурилась баба, уже снявшая было правую туфлю, но теперь надевая её обратно на то же самое место. — Значит, от меня так же пахнет?!

— Да что ты! — всплеснул я руками. — Наоборот! Совсем не так, я про что и говорю, что будут разные запахи! Ну ладно, ладно, не буду. Пошли вообще в сарай.

— Да, в сарай! Там ни лечь, ни сесть, и щепки в колени втыкаются.

— Ну давай бросим одеяло.

— Да? Сам на своём одеяле ебись!