Ещё о женЬщинах

Впрочем, это всё пустяки, а вот спросим-ка его, начто он утопил ребёночка Поликушки? Я не спрашиваю, зачем он удавил самого Поликушку: тут понятно, так надо было по смыслу рассказа, а почто мальчонку-то, ваше благородие, а, ваше благородие, мальчонку-то?.. А не иначе, чем для жалости, потому что рассказ должен ударять читателя, как палкой, чтобы читатель понял, какой он скот. Поэтому мальчик утоп.

Или вот Антон Чехов. Вот поссорились в овраге две бабы, и одна моментально окатывает младенца другой кипятком из ковша, его свезли в земскую больницу, и к вечеру он умер там. Особенно отметим это «к вечеру», это, как говорил красноармеец Сухов, что лучше, конечно, помучиться. А дед ещё стонет, что, дескать, эх, Липа, не уберегла ты внучка. Дедушка, голубчик, да разве ж от автора убережёшь?

Но спросим автора — зачем непременно детей? Можно же было как-то обойтись, ну я не знаю, птичками там, собачонку какую-нибудь завалить, как Троепольский, или, что ли, коня. Нет, вот подавай вам младенчиков!

А вот давайте-ка посчитаем, гражданин Чехов, сколько «Энола Гей» убила детей. Конечно, виртуально. Сын у извозчика умер зачем? Чтобы показать, как извозчик про это рассказывает своей страшной лошади. А эпидемия, где сначала два мальчика умерло, а потом ещё очень много, чтобы шершавым языком плаката приколоться над российским бюрократическим бумаготворчеством. А вот Стёпку почто автор покусал бешеным волком и смертию умре? Это потому, что иначе главный герой мог сомневаться в том, что волк точно бешен. А вот спать хочется, где и младенца удавили, и девочке, надо полагать, тоже достанется совсем не по-детски. Думаю, что её попросту убьют, уж я бы во всяком случае убил. А вот единственный сын доктора Кириллова помирает от дифтерита, чтобы показать всю глубину коммуникативной пропасти между человеками. Ну лесникову девочку топором зарубили вместо хитрой девочки Анюты, прямо как в сказке про бабу-ягу и её дочку Алёнку. Володя, хотя уже большенький, ну да всё-таки несовершеннолетний, застрелился.

Ладно, Чехову некоторая жестокость простительна, он всё же был хотя и не анестезиологом, но всё-таки доктором, аллопатом. А вот за что Бунин, бессмертный академик, — я просто ума не приложу. Давайте-ка и его спросим.

А впрочем, что мы всё риторически да риторически? А вот давайте-ка спросим-ка! Как спросим? А непосредственно! Вот мы сейчас вызовем его дух и спросим. Сейчас-сейчас…

И лирический герой сел вызывать дух Ивана Бунина.

Ну, бляха-муха, ну бесит он! Вот нажрётся, как внутренняя свинья, и гонит пургу, и гонит! А если ещё курнёт, так хоть из дому беги. Да не было такого никогда! То есть было, но совсем не так. А было вот как.

Вызывал он, да, но никакого не Бунина, что ж врать-то. Вызывал он, между нами говоря, другого духа, и гораздо худшего. Правда, тут у него есть железная отмазка, что это не он вызывал, а злая волшебница Гингема, но, по-моему, говно отмазка. Тем более что в состоянии опьянения, это вообще отягчающее обстоятельство.

«Ужо тебе!» — подумал он тогда и, хотя пропустил рюмочку для храбрости, всё же не без опаски полез в чулан за Чёрной Книгой. Да, у него в чулане столько всякого хлама, что есть и Чёрная Книга в новейшем русском переводе.

Один городской чернокнижник перевёл её с кельтского ещё в советское время, а когда стали появляться разнообразные кооперативные и частные издательства, принёс свой перевод приятелю, ставшему как раз таки частным издателем. Приятель, конечно, не захотел печатать это барахло. Тогда чернокнижник подпоил его, и тот было согласился, но наутро отказался от своих слов совершенно наотрез, несмотря даже на то что чернокнижник, с тайной целью произвести мистическое впечатление, опохмелил его в точности как Воланд Стёпу Лиходеева. Издатель с удовольствием выпил ледяной водки, закусив её икрой и сосисками в маринаде, но при первых же словах о Книге только замахал руками. Тогда чернокнижник пришёл в третий раз. На голове его был длинный сиреневый парик, на лице — маска для подводного плаванья, на ногах — ласты, а в руках — бубен и связка чеснока. В офисе он немедленно разделся догола, оставив лишь парик, съел, не поморщившись, весь чеснок и, ударяя в бубен, приступил к исполнению колдовского танца, специально разработанного им для этого случая. Такое уже не могло не подействовать, и вскоре плохо проклеенная Чёрная Книга карманного формата в дешёвенькой бумажной обложке вышла в свет тиражом в пятьдесят тысяч экземпляров. По мнению издателя, ещё не отвыкшего от советских стандартов, это был самый скромный тираж.