Еще один год в Провансе

Для каждого, прибывшего во Францию из Америки, первое шокирующее впечатление — разница в характере уличного движения. Эту разницу мы заметили сразу же, как только покинули аэропорт. Нас поглотило хаотичное метание колесных средств передвижения. Казалось, множеством мелких автомобильчиков управляли удиравшие от полиции грабители банков. Мы быстро вспомнили, что француз за рулем воспринимает чужой багажник перед капотом своего автомобиля как личное оскорбление и всеми силами стремится обогнать, восстановить справедливость. С любой стороны, на слепом повороте, при переключении светофора — не важно. Верхний предел скорости в восемьдесят миль в час считается нетерпимым ограничением свободы личности, французы предоставляют соблюдать его иностранным туристам.

Это бы еще полбеды, если б как человеческая, так и механическая составляющие транспортного средства отвечали требованиям, к ним предъявляемым. Но, видя, как очередной крохотный «рено», едва касаясь асфальта покрышками, огибает тебя слева, справа — только что не сверху, — невольно вспоминаешь, что малолитражки вовсе не проектировались для преодоления звукового барьера. Еще меньше уверенности в завтрашнем дне ощущаешь, когда замечаешь, что происходит за рулем этого «рено». Общеизвестно, что француз не может связать двух фраз без помощи рук. Многозначительно поднимаются пальцы, ладони взлетают вверх, подчеркивая возмущение. Оркестром речи нужно дирижировать. Можно с интересом наблюдать за беседой двух французов в баре, но когда такое происходит на скорости в девяносто миль в час, сердце замирает.

С гигантским облегчением сворачиваешь наконец на местные дороги, где можно ползти с быстротой трактора, успевая воспринять кое-какие из графических деталей, дополняющих пейзаж. Еще в первое мое посещение Прованса полюбились мне выцветшие приглашения отведать аперитива, шоколада или органического удобрения, начертанные на стенах амбаров и одиноких деревенских домишек-сараюшек, cabanons. Краска облупилась, охра, зелень и голубизна выгорели под солнцем семи-восьми десятков жарких лет…

С течением времени появлялось все больше новых призывов и оповещений, вплоть до современных. Числом они подавляют старые, намного уступая им в живописности. Города и деревни часто сообщают два своих имени, одно из них в старом прованском написании. Менерб дублируется как Менербо, Авиньон как Авиньюн, Экс-ан-Прованс как Экс-ан-Прувансо. И это только начало. Если местные патриоты не ослабят активности, вскоре и такие дорожные знаки, как «радарный контроль скорости», «низколетящие самолеты» и даже «дом Биг-Мака», адаптируются к языку певца Прованса Фредерика Мистраля.

Знаков, вывесок, афиш — тьма. Информационные, просвещающие, убеждающие, уговаривающие; приколоченные к деревьям, торчащие на шестах по краю поля, прикрепленные к заборам, нанесенные на бетон… Предлагающие посетить винные caves[1], вкусить меду, насладиться лавандовым или оливковым маслом; вывески ресторанов и агентов недвижимости. Большинство приглашают. Но есть и предупреждающие о свирепых собаках, а одно — мое любимое — особенно кровожадно. Я увидел его меж холмов на стволе дерева рядом с тропой, ведущей в чащу, по всем внешним признакам необитаемую. Оно гласило буквально следующее: Tout contrevenant sera abattu, les survivants poursuivis. В примерном переводе это означает, что нарушителей пристрелят, а кого недострелят до смерти, привлекут к ответственности. Хочется надеяться, что у автора развито чувство юмора.

Еще одного типа объявление, пожалуй, ни в одной другой стране мира не встретишь, кроме Франции. Можете полюбоваться им в Сен-Тропе, на площади де Лисе, где раз в неделю функционирует рынок. К ограждению привинчена эмалевая табличка, сообщающая прохожим ясно и недвусмысленно, что в данном месте и поблизости останавливаться и облегчаться категорически возбраняется. Вряд ли такое могло появиться в Ист-Хэмптоне, городе благовоспитанных и дисциплинированных мочевых пузырей.

Такого рода объявление уместно во Франции ввиду склонности французов к импровизации в части мочевыделения. Почуяв зов природы, иной француз тут же на него откликается независимо от того, где он в данный момент находится. В городах и городках сотни укромных уголков, вне поселений тысячи квадратных миль территории и миллионы кустиков, обеспечивающих комфорт и уединение для le pipi rustique на лоне природы. Но, судя по моим наблюдениям, интимность процесса — последнее, что интересует француза. Он может вырисовываться на диком утесе на фоне лазурного неба, подобный гордому оленю, может выскочить из-за баранки на обочину, пристроиться вплотную к проезжей части так близко, что приходится отворачивать, чтобы его не задеть. Мужчина занят мужским делом, не мешайте. И стесняться ему нечего. Если вам доведется при этом встретиться с ним взглядом, он, пожалуй, вежливо кивнет. Вероятнее всего, однако, глаза его будут устремлены ввысь, к небесам; туда же, к божественному, вознесутся и его мысли.