Еще один год в Провансе

Ее имя неразрывно связано с площадкой для игры в boules под деревьями рядом с террасой кафе — еще одна украденная мною реалия. Оригиналом можете полюбоваться возле кафе «Лу Пастр» в Апте. Каждый день, если позволяет погода, зрители — все до одного знатоки — усаживаются на низкую каменную стену и обмениваются впечатлениями о действиях игроков. Сражаются в pétanque[42]. Этот вариант игры изобретен, возможно случайно, в Ля-Скота около ста лет назад. До той поры шар бросали в движении, но в тот знаменательный день один из игроков бросал шар, стоя в позиции «ноги вместе», то есть pieds tanqués. Уж устал он, лень одолела, мозоль беспокоила, артрит… Кто знает. Но новый стиль вызвал подражание, распространился, прижился.

А за стойкой бара находилась именно Фанни, дама чарующей внешности и доброго нрава. Когда в ходе игры кто-то впадал в отчаяние от неудачного развития событий, он покидал площадку, отправлялся в бар и в порядке утешения получал от Фанни поцелуй. Со временем процедура стала ритуальной, запечатлелась и в терминологии игры. Если в наши дни кто-то из сидящих на стенке проронит: «Té, il а encore baisé Fanny» [43], знайте, что это не амурная подробность, а констатация неумелого хода игры. Недавно я заметил выставленный в витрине набор шаров для игры в boules, по заверению изготовителя настолько совершенный, что его с энтузиазмом нахваливали как «Anti-Fanny».

Влияние Фанни наших дней, хранительницы моего воображаемого кафе, простирается далеко за пределы ее заведения и прилегающей площадки для игры в шары. Она гораздо больше, чем утешительница случайного неудачника, она нечто вроде деревенского психиатра, ей можно излить горести, ощутить моральную поддержку и почерпнуть бодрость в наполненном ею стакане. Она же и неофициальный банкир, может налить и в кредит, может даже и поддержать ссудой особо доверенного клиента. В награду за многочисленные и разнообразные благодеяния она получает щедрые вливания живительного информационного потока: деревенские сплетни. Вражда между кланами, домашние баталии, нелегальные связи, лотерейные выигрыши — все это улавливают ее чуткие уши. Она редактирует информацию, распределяет ее, она оберегает источники. Как журналист, туманно указывающий на «осведомленные круги, близкие к президенту», она никогда не укажет пальцем на поставщика сведений. «On‚ dit…», то есть «говорят…» и не более того. Но этого достаточно, чтобы зародились слухи, невидимые обитатели каждой деревни, чтобы понеслись по улицам, как собака за мячиком.

За редкими исключениями все взрослое население деревни ежедневно отмечается в кафе. Кто забегает на минутку, а кто застревает и надолго. Один из них оттуда почти не вылезает. Всегда припаян к табурету у края стойки, поближе к двери, в выгодной позиции для перехвата входящего, если тот недостаточно проворен. Это Фаригуль, отставной школьный учитель, работающий над книгой (только непонятно когда, учитывая его постоянное присутствие в баре) вот уже в течение восьми лет, с тех пор как он оставил академическую активность. Теперь его классная комната — помещение кафе, а вы его ученик. Если, конечно, вам не повезет.

Он вмещает в себе всю Académie Française, одержим чистотой французского языка и громогласно возмущается тем, что называет англосаксонской заразой, губительно сказывающейся на родном наречии и на многом другом. Основное направление его возмущения в наши дни — я бы назвал это его bête noire[44] — тлетворное и неудержимое влияние Голливуда. Фаригуль убежден, что киноиндустрия — ударный отряд тщательно продуманной антифранцузской культурной агрессии. Он, однако, признает, что на «Титаник» сходил, но исключительно чтобы полюбоваться на полюбившиеся ему скулы Леонардо Ди Каприо, если верить Фанни. Если его спросить о впечатлении, он резюмирует весьма кратко: «Судно затонуло, пассажиры погибли. Очень веселая история».

Слегка отстает от Фаригуля другой завсегдатай, Томми, деревенский мигрант. Родом он из далекой Скандинавии, но по какой-то причине много лет назад решил превратиться во французского фермера, к чему приложил немало усилий. Он, пожалуй, последний в деревне, кто курит «Голуаз» без фильтра. Ему удалось усвоить крестьянскую манеру докурить сигарету до последней четверти дюйма; приклеенный к губе окурок лихо дергается в симбиозе с нижней губой во время разговора. Пьет он pastis, который называет pastaga, а ежедневные полуденные бифштексы, steack frites, кромсает карманным ножом «Опинель» с деревянной рукояткой, которой колотит о стол, чтобы высвободить древнее почерневшее лезвие. Кто бы подумал, что перед нами отпрыск благопристойного семейства среднего класса из Осло?