Еще один круг на карусели

Связь между здоровьем Земли и здоровьем людей (а также прочих живых существ) была одним из главных направлений деятельности Коммонвила. Отсюда их участие в различных проектах, в частности посвященных защите морской фауны у берегов Калифорнии. Вот так из хиппи, которые когда-то съехались сюда спасать чаек и пеликанов, получились замечательные граждане: в Америке, как ни крути, есть немало и хорошего.

Майкл продолжает работы, но в последних его письмах растет беспокойство о здоровье Земли. Опыт работы с больными раком доказал ему, что психологическое состояние, осознание того, что болезнь угрожает твоей собственной жизни, может быть преобразовано в некую позитивную силу. Не может ли это произойти не с отдельным человеком, а к примеру, с целым народом или даже всем человечеством? «Мы, люди, — говорил Майкл, — долго вели чудовищное наступление на все живое на Земле, и результаты этой бойни теперь угрожают нам самим. Настал момент признать это и начать поиски спасения».

Я был полностью с ним согласен. Человек должен по-новому взглянуть на себя, на свою роль в мире, на свои отношения с другими людьми и вообще с другими живыми существами. Это новое сознание должно стать своего рода противовесом навязчивому, тупому материализму нашего времени. И тогда можно будет надеяться на формирование новой всеобщей цивилизации, заслуживающей нашей поддержки. А нынешняя цивилизация находится на грани варварства, она завела нас в тупик, из которого нам предстоит выбираться.

Поэтому Майкл утверждает, что следует перейти от лечения людей к лечению планеты. «Земля, — говорит он, — поражена болезнью, которая угрожает ее существованию, как рак угрожает жизни участников семинаров в Коммонвиле». Мы должны создать движение, которое всеми возможными способами будет способствовать росту сознания людей вплоть до того, что Майкл называет «interbeing consciousness» — пониманием взаимозависимости всего живого.

Однажды утром «час воображения» был использован неожиданно. Всей группой мы направились через поляну к большущему строению над морем. Его так и не отстроили, и вид у него был совершенно потусторонний. Сквозь крышу пробивались солнечные лучи, и обширное внутреннее пространство было загромождено хламом пятидесятилетней давности: остовами генераторов, антеннами, проводами, радиоприемниками. В углу стоял даже старый красный пожарный насос. Это место идеально подходило для фильмов о войне — скажем, для сцены расстрела. Примерно для этого мы сюда и пришли. К одной из огромных стен, позеленевших от сырости, был прикреплен большой квадрат белого картона с одним словом посередине: «РАК». Перед листом картона стоял столик с фломастерами; на земле лежали старые стеклянные бутылки. Все это годилось для метания в цель. Целью была наша болезнь, но каждый мог добавить от себя любое другое слово, на которое ему хотелось сорвать злость, забросав его бутылками.

Кто-то фломастером написал слово «боль», еще кто-то «бюрократия», «черствые врачи». Ортопед написал «страховка». Грохот бутылок, которые разлетались от ударов о стену, отвлекал от проблем. Все смеялись, наперебой поздравляли друг друга с удачным попаданием и самозабвенно швыряли все новые и новые бутылки. Я не чувствовал в себе никакой агрессии и отдал весь свой арсенал женщине-адвокату из Денвера. Потом, когда мы уже уходили, я взял маркер и пририсовал мишени усы, глаза и смеющийся рот — в самом центре, где слова «РАК» уже почти было не видно. Возвращались обратно мы счастливые, веселые. Забава всем понравилась. Каждый говорил, что ничего лучше он не делал до этого дня. Без сомнения, это помогло рассосаться многим «гроздьям гнева», которые каждый носил у себя в груди.

Во второй половине дня, во время обсуждения, женщина-адвокат из Денвера рассказала еще часть своей истории. Она была замужем, но муж ушел, когда сыну едва исполнилось четыре года. Пошли судебные разбирательства, чтобы решить, где и с кем останется ребенок. Тяжба тянулась, пока мальчик не закричал: «Уходите оба! Я останусь один!» Муж ушел, в одиннадцать лет мальчик стал неуравновешенным и агрессивным, в школе он набрасывался с кулаками на товарищей и оскорблял учителей. С ним невозможно стало общаться; часто он принимался кричать на мать и говорил ей ужасные вещи. Один психолог посоветовал женщине купить боксерскую грушу. Она повесила ее в комнате мальчика и сказала ему, чтобы он делал с ней, что хочет. Каждый раз, разозлившись на кого-нибудь, мальчик писал имя этого человека на груше и изо всех сил колотил по ней бейсбольной битой. На груше появились имена школьных товарищей, учителей, отца, да и матери тоже. «Думаю, эта боксерская груша спасла жизнь нам обоим», — заключила женщина.

Когда сыну исполнилось двадцать три, им пришлось переехать. Прощание с грушей превратилось в подлинный ритуал. В конце концов ее похоронили в саду, как родственника.

Когда согласишься с мыслью о том, что смерть составляет часть нашей жизни, чувствуешь себя сильнее, возникает ощущение, что никто уже над тобой не властен. В этом смысл старой японской притчи.