Еще один круг на карусели

Семейство Махадеван — имя это означает «Великий Бог», синоним имени Шива, — было одним из самых влиятельных в деревне, но их низенький домик у мощенной камнем дороги ничем не отличался от остальных. Как и к другим домам, к нему было пристроено крытое крылечко с маленькой террасой, где могли укрыться от непогоды, остановиться отдохнуть или переночевать странствующие «садху». Это был древний способ оказания гостеприимства святым людям, кормящимся подаянием. «Утром, перед их уходом, — объяснил мне Махадеван, — женщины приносят им питье и еду, не будучи обязанными приглашать в комнаты».

В доме Махадевана был внутренний дворик, над ним нависали крыши комнат, где размещалось семейство. Привычного на Западе назначения помещений — гостиная, спальня, кухня — здесь не было. Дворик служил для того, чтобы набирать воду, стирать и мыться. «Правда, — заметил Махадеван, — для тех, кто возвращается с погребальной церемонии, совершать омовение полагается не там, а на крыльце, не переступая порога дома». Туалет находился метрах в двухстах от жилья, его не было видно.

В рассказах Махадевана о различных обычаях своей семьи звучала гордость. Это была гордость браминов, которые, сохранив верность традициям, сумели из века в век вести «размеренный и здоровый» образ жизни. В своей жизни они руководствовались священными текстами. Веды действительно определяли, как следует поступать в любых обстоятельствах, что надлежит делать и говорить, когда и как. Придерживаться этого кодекса поведения означало обеспечить порядок, гармонию и здоровье.

Дни Махадевана текли размеренно, на старинный лад. Вся семья вставала в половине пятого на утреннюю «пуджу». Первое движение — посмотреть на свои ладони, прежде чем соединить их в знак приветствия, чтобы напомнить себе, что «я», которое символизируют две руки, само по себе не совершает поступков, не принимает решений.

— Тот, кто считает себя хозяином своих поступков, так ничего не понял, — сказал Махадеван, перефразируя стих из «Гиты». — «Я» человека не подавляется, его просто ставят перед фактом, что все — это Ишвара, Бог. То, что мы делаем — это Ишвара, а единственное, к чему следует стремиться, — это «мокша», избавление от новых воплощений.

Отец Махадевана, адвокат-пенсионер, теперь он занимался делами клиники, захотел показать мне тот уголок в доме, где совершалась «пуджа», и старый барабан, передававшийся в семье из поколения в поколение, — на нем задавался тон, чтобы петь мантры. Мне показалось, что это была единственная ценная вещь в их доме. Повсюду царили чистота и порядок.

Именно отец Махадевана объяснил мне, что в Керале некоторые семьи браминов поддерживали аюрведическую традицию даже в период упадка, передавая из поколения в поколение заученное наизусть священное писание. Поскольку аюрведа разделена на восемь частей, каждая семья отвечала за знание одной из них. Таким образом, эти знания были переданы и его отцу, деду Махадевана, который основал эту клинику в 1924 году. Махадевану посчастливилось родиться с замечательной памятью. С раннего детства мальчик изучал аюрведу под руководством деда, потом посещал одну из самых лучших аюрведических школ, и теперь практически все тексты он знал наизусть.

Когда старый адвокат ушел в клинику, мы с Махадеваном, каждый со своим блокнотом, уселись перед изображением бога — покровителя семейства, одного из воплощений Кришны.

Махадеван сказал, что несколько дней наблюдал за мной, но так и не смог решить, к какой категории меня отнести. Он не был уверен в моей «конституционной модели», а ведь именно от этого в первую очередь зависело, каким образом он сможет мне помочь. Сразу же вслед за этим он учинил мне форменный допрос по поводу всех сторон моей жизни. Он расспрашивал о моих вкусах, предпочтениях в еде, привычках, а также о режиме кишечника, о том, как мне спится, какие сны мне снятся, о интимной жизни, памяти, усидчивости, способности к сосредоточению и медитации. О том, как я потею, как реагирую на внешние раздражители. Молчалив я или разговорчив? Любопытен ли? Быстро ли я отхожу, если рассержусь? И так далее, и тому подобное.

«Допрос» продолжался. Мы плавно перешли на «историю болезни» членов моей семьи, на наследственные заболевания. Я рассказал о своих ярких детских впечатлениях: это были похороны — сначала двух моих теток, а потом деда со стороны матери — всех сгубил туберкулез. Я помнил, как мы вернулись с кладбища, как на дороге у дома разожгли большой костер и сожгли все дедушкины вещи, чтобы никто больше не заразился, как после этого бабушка, моя чудесная деревенская бабушка, переехала к нам в чем была, не взяв ничего из того дома. А потом этот вечный страх, что я тоже заболею, анализы крови, от которых руку жгло, как огнем. Это были одни из самых драматичных воспоминаний моего детства, но Махадевана они, похоже, ничуть не заинтересовали. Но геморрой — совсем другое дело! Что-что, а геморрой вызвал у него живейший интерес.

— Как! Дважды прооперирован? С двадцатипятилетним перерывом? — он тут же захотел разузнать обо всем поподробнее.