Еще одна блондинка

– Я его выгнала! Да, выгнала, потому что нельзя же связывать свою жизнь с человеком, который утверждает, что Ассигнация может выиграть у Реформы. Кто это? Стыдись, юный Джон! Впрочем, это было очень давно, можешь и не помнить. Ассигнация – это паршивая кобыла из паршивой конюшни самого паршивого заводчика в Аскоте. Согласна, у нее хорошие сухожилия, но на длинных дистанциях она сбоила. А Реформа – о, что за кобылка! Маленькая, бабки белые, а сама вся рыжая, словно огонек. Она легко обходила фаворитов в первый год своего участия в скачках, и я сразу поняла, что на нее можно ставить в ближайшие пять лет...

Юный Джон робко кашлянул и осторожно поинтересовался:

– Прости, тетя, а... твой жених, он...

– Он оказался форменным ослом! Сказал мне со снисходительной улыбкой, что после свадьбы подарит мне Реформу вместо пони. Ну я и... Ужасный вышел скандал, но ведь жизнь показала, что я приняла правильное решение!

– Твой жених оказался плохим человеком?

– Да я понятия не имею, кем он оказался! Нет, я про то, что Реформа взяла все призы, а потом еще три года побеждала на всех крупных скачках. В войну она погибла, бедняжка. Бомба попала прямиком в конюшню.

Со временем Джон заподозрил, что не только кобыла Реформа стала причиной разрыва тетки со своим женихом. Однако Гортензия всегда помнила, что девиз Ормондов – сдержанность, и больше они на эту тему не разговаривали. Собственно, скачки – вот единственное, что могло вызвать у Гортензии сильнейшее воодушевление. Во всех остальных случаях она была хладнокровна, сдержанна и в высшей степени невозмутима. Настоящая леди с головы до ног, что не помешало ей записаться в рядовые санитарки во время войны, а ко времени высадки в Нормандии уйти на фронт.

Теперь о боевом прошлом Гортензии напоминала лишь ее страсть к охоте, причем не на лис, как это водится у аристократии, а на уток. Тетя еще до недавнего времени била уток влет, причем не прекращала охоту до первого промаха. Судите сами – если в такие дни на кухню Форрест-Хилла поступало тридцать, а то и сорок тушек, хорошо ли ее научили стрелять?

Последние года три Гортензия оставила охоту – зрение сдавало, а проигрывать она не любила. Деятельная натура, бурлившая под прикрытием облика невозмутимой светской дамы, требовала выхода, и Гортензия занялась своими подружками. В рекордно короткие сроки она переругалась со всеми, кто еще помнил ее первый бал, потом перешла на более молодых приятельниц и к настоящему моменту тосковала практически в полном одиночестве, ибо единственным, кто сносил ее острый язычок с христианским смирением, был преподобный Аластер Хикс, викарий их прихода. Жена викария боялась тетки Гортензии как огня и все время сказывалась больной, чтобы не приходить по воскресеньям на чай.

Тетя была невысокого роста, очень подвижная седая старушка с ярко-синими, как у всех Ормондов, глазами. Узнав о помолвке племянника, она воспрянула духом, ибо с ранней юности терпеть не могла семейство Уайтов и с наслаждением предвкушала появление юной Меделин в качестве невестки. Уж она отведет душу... Впрочем, зная Меделин...

Джон вздохнул. Ему ведь тоже предстоит привыкать к своей будущей жене. Менять привычки. Уступать. Возможно, от чего-то отказаться...

Железный порядок – это от отца, военного моряка. Хладнокровие, сдержанность, безупречные манеры... А вот замкнутость, тяга к одиночеству, нелюбовь к шумным сборищам – это его, Джона, личное. Потому что одним из самых больших страхов широкоплечего красавца-графа был страх оказаться в дурацком положении. Джон Ормонд, синеглазый идол девушек и дам высшего света Лондона, понятия не имел, что делать, когда над тобой смеются. Ему казалось, что это – катастрофа. Конец света.

И еще: его страшно раздражало малейшее нарушение порядка. Джон понятия не имел, откуда берется это раздражение, но он физически не мог сидеть за столом, если одна из салфеток случайно загибалась не в ту сторону. Не мог читать, если замечал, что книги на полке стоят не в том порядке. Не переносил, когда кто-нибудь случайно ронял на себя (и не замечал этого) пепел от сигары или сигареты... Ведь в подобном случае неприлично делать замечание, а не делать невозможно.

Джон слегка поморщился, потому что вспомнил о вечерней встрече с однокурсниками. Вот и еще одно событие, которому лучше было бы не случаться. Конечно, традиции надо соблюдать, но...

У кресла неслышно материализовался из воздуха метрдотель. На серебряном подносе лежал узкий конверт с телеграммой.

– Прошу прощения, мистер Ормонд. Вам телеграмма. Срочная.

– Благодарю вас.

– С вашего разрешения...

Метрдотель растаял в полутьме библиотеки, а Джон с непонятным трепетом вскрыл конверт.

«Приезжай немедленно срочно скорее не в силах перенести это одна жду Гортензия».

Первой мыслью было облегчение – с самой теткой все в порядке. Второй мыслью стала почти неприличная радость – вот и повод не ходить на сегодняшний мальчишник. Наконец, третье – неясная тревога: что же случилось?