Ещё одна история

Но утром, едва сквозь туман пробилась тёмная синева, он был на месте — и, затаив дыхание, смотрел, как она расправила крылья, оглянулась на него, взяла короткий разбег… и, легко оторвавшись от земли, взмыла в небо. Он любовался, когда она сделала прощальный круг над полем, понемногу набирая высоту. В полёте она выглядела даже грациозней, чем на земле — ухоженное оперение будто светилось под солнечными лучами, стройный силуэт белой цапли на шёлке рассветного, ещё безоблачного неба был так величествен, что у него сердце разрывалось от осиротевшей любви…

Возвращаясь в город, он искренне сожалел, что его в детстве не сожрали кошки.

И теперь, студёной декабрьской ночью ёжась под карнизом дома где-то на Ордынке, воробей грезит в полусне. Ему видится белая птица, которая весной возвращается на речной берег; уставшие крылья делают несколько заключительных взмахов, ноги касаются земли — и вот она стоит рядом, тяжело дыша после долгого полёта, и оперение ещё пахнет ветрами далёких стран… Она обязательно вернётся весной. Обязательно. Она не может не вернуться, если её так ждут.

Воробей взъерошивает перья, подбирает под себя озябшие лапы. Можно, конечно, попробовать переночевать у выхода из метро — оттуда веет теплом, и если отвоевать немного места у жадных голубей, удастся выспаться. Хотя — какая разница? Ночь на исходе, мороз сильнее колется — так обычно бывает под утро. Ещё одна ночь ожидания. Потом — ещё один день. Снова ночь. Снова день… Вот если бы удалось уснуть до весеннего тепла — и видеть сны только о ней…