Еще одна из дома Романовых

Вообще-то цветные балы были традиционно приняты при русском дворе. Обычно проводили белые балы для самых молодых девушек, которые впервые выходили в свет, розовые балы для молодоженов… Точно такие балы были устроены и после свадеб Эллы и Сергея Александровича и Александры и Павла. Некоторое время назад – это уже Александра знала по рассказам Эллы – прошел зеленый бал. Многочисленные изумруды оттеняли платья разных оттенков зеленого цвета…

Однако на сей раз черный цвет был выбран для нарядов по воле случая.

За несколько дней до того, как бал должен был состояться, пришло известие о том, что в Майерлинге погиб австрийский эрцгерцог Рудольф. Смерть его оказалась связана со скандальными обстоятельствами, которые мигом обросли домыслами. То ли он убил свою любовницу Марию Вечеру, а потом и сам застрелился, то ли она его убила, а потом застрелилась сама, то ли обоих любовников застрелили какие-то неведомые злоумышленники… Так или иначе, согласно европейскому этикету, на неделю все увеселения должны были отменить.

Вот только у Минни имелись с венским двором свои счеты. Некоторое время назад, когда в России был траур по случаю кончины одного из великих князей, австрийцы даже не подумали отменять запланированные пышные празднества! Даже и ухом не повели!

Теперь Марии Федоровне представилась возможность показать характер. Она не сделала вид, будто ничего не произошло, и не отменила бал. Однако всем дамам предписано было появиться в черном. В Австрии траур… И у нас траур! Гофмаршал Оболенский объехал всех приглашенных лично, чтобы приказание императрицы было наверняка доведено до общего сведения.

Ох, какой переполох поднялся!

Конечно, у всех дам имелись траурные платья, однако это было совсем не то: ведь не явишься на бал в закрытом скромном туалете, в каком провожают в последний путь! Да и украшения надо подобрать соответствующие…

До бала оставалось ровно четыре дня, и в ателье и ювелирных лавках Петербурга царило в эти дни что-то неописуемое.

Еще хорошо, что мужчин сие распоряжение не коснулось: военным дозволялось быть в мундирах. А поскольку мундиры были цветными, общая картина бала получалась не такой мрачной, хотя и вполне инфернальной: белый концертный зал, красные и зеленые мундиры – и сплошь черные платья, черные бальные башмачки, кружева, веера и перья дам… И все это сверкало бриллиантами!

Александра помнила, какой необычайно красивой показалась ей в тот вечер Элла. В сочетании ее черного платья и красного мундира Сергея было что-то вызывающее. Она почти не танцевала ни с кем, только с адъютантами мужа и с Павлом, и вышло так, что после одного из туров вальса они оказались возле колонны, за которой как раз стояла Александра, вышедшая из туалетной комнаты.

– У вас горят щеки, Элла, – раздался голос Павла. – Вас так взволновал вальс со мной, дорогая сестра?

– Будет прекрасно, – после некоторой запинки прозвучал голос Эллы, – если вы почаще будете вспоминать, что я для вас всего лишь дорогая сестра. Жена вашего брата.

– Если бы я мог забыть об этом хоть на мгновение, – хрипло проговорил Павел, – мы бы не стояли сейчас возле этой колонны… Вы не знаете, Элла, куда обычно бегут преступные любовники, в Рим или в Париж?

– Нет, не знаю, – ответила она холодно. – А зачем мне знать это, дорогой брат? И вообще… разве вы недавно не побывали и в Риме, и в Париже во время своего свадебного путешествия?

– В самом деле, – усмехнулся Павел. – Эта свадьба доставила особенное удовольствие вам и Сергею, верно? Вы получили возможность избавиться от моего опасного обожания, которое ставило вас в двусмысленное положение, а главное, вы не оставили Ники возможности выбора. Как я не понимал этого раньше? Но только сегодня я обратил внимание на выражение лица Минни, которая с сожалением смотрела на мою жену, и догадался…

– Что вы имеете в виду? – теперь в голосе Эллы появилась настороженность.

– Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду. Теперь, когда принцесса Александра замужем за вашим покорным слугой, для Ники нет другой невесты, кроме вашей сестры Аликс. Элен, дочь Луи Филиппа Орлеанского, графа Парижского, претендента на французский престол, отъявленная католичка и никогда не поменяет религию, а ведь невеста русского императора должна непременно перейти в православие. Не о Маргарет же Прусской, не о сестрице же вашего кузена Вилли можно вести речь! Во-первых, она такая же неистовая протестантка, как Элен – католичка, и тоже наотрез отказалась менять веру! А главное, Ники сразу заявлял, что лучше пострижется в монахи, чем женится на невзрачной, тощей и даже костлявой Маргарет.

– Я все же не понимаю… – Голос Эллы дрогнул.

– Нет, это я не понимал, – с горечью сказал Павел. – Вы с моим братом убили двух зайцев. Первое – теперь он может не опасаться моей к вам любви. Второе – благодаря браку Ники и Аликс, которая находится всецело под вашим воздействием, Сергей может удовлетворить свое непомерное честолюбие и начать влиять на будущего императора уже сейчас.

– Боже, я просто ушам не верю! – возмущенно сказала Элла. – Вы оскорбляете Сергея, который вас так любит?!

– Да ведь и я люблю его, но что оскорбительного я сказал? – усмехнулся Павел. – Быть братом императора и не мечтать добраться до власти – невозможно. Этим болезненным честолюбием так или иначе заражены мы все – Владимир, Алексей, Сергей, ваш покорный слуга… Другое дело, что даже Владимир и пальцем не шевельнет, чтобы подчинить интересы наследника своим интересам. А вот Сергей шевельнул… причем, как опытный кукловод, шевельнул вашими пальцами…

– Не понимаю, как можете вы оставаться нашим другом, нашим братом – и обвинять нас в холодной, бездушной расчетливости?! – почти прошипела Элла. – И вы еще смели говорить мне и Сергею о любви…

– Любовь с закрытыми, нет, даже с зажмуренными глазами – это любовь маленькой, неопытной девочки. Так любит меня моя жена. Это слепая любовь, которая не желает прозреть, – печально проговорил Павел. – Но яркий свет реальности может с такой силой ударить по глазам, что уничтожит эту любовь. А вот если видишь все недостатки любимого человека – и в то же время не перестаешь его любить, вот это и есть любовь истинная. Именно это чувство я испытываю к Сергею и… к вам, Элла. И на мое чувство ничто не повлияет. Ничто и никто. Даже отчетливое понимание того, что Вильгельм Прусский почему-то не посватался ни к одной из прелестных Гессен-Дармштадтских сестер. Почему? Не потому ли, что опасался некоей наследственной болезни, которую называют проклятием Кобургов?

– Что?! – выдохнула Элла. – Вы на что намекаете?! Мои сестры замужем, у них есть дети, здоровые дети!

– Но ваш брат Фридрих был болен! – неумолимо проговорил Павел. – Значит, кто-то из женщин вашей семьи может оказаться носительницей смертельной заразы, опасной для любой династии. Это так?

Элла пробормотала что-то невнятное.

– Вы не спорите, – с тоской проговорил Павел. – Значит, понимаете это. И понимаете, что я должен предупредить императрицу о такой страшной возможности. Лучше наследнику русского престола подождать, пока подрастет сестра моей жены, в конце концов, лучше взять в жены родовитую русскую девушку, как поступали наши предки.

– Вы еще скажите, жениться на его любовнице, этой польской танцорке, как ее, Кшесинской! – хихикнула Элла. – И не знать, кто станет истинным отцом наследника престола: сам милый, простодушный Ники – или ваш кузен Сергей Михайлович, который в Кшесинскую отчаянно влюблен? Или вовсе ваш обаятельный дядюшка – великий князь Владимир Павлович!

– О, да вы хорошо осведомлены, – усмехнулся Павел.

И даже Александра, как ни была она потрясена подслушанным, невольно усмехнулась этой осведомленности Эллы, которая всегда брезгливо морщилась, стоило ей услышать хотя бы намек на какую-нибудь придворную сплетню. А тут, глядите-ка – выпалила столько…

– У меня есть глаза и уши, – зло сказала Элла. – Я вижу то, что происходит, и слышу то, о чем говорят. Кроме того, у меня есть разум! И он позволяет мне делать верные выводы даже о том, о чем не говорят вслух! Если бы я была мужчиной…

Павел фыркнул:

– Умоляю вас… Не подвергайте мое воображение такому зверскому насилию! Вы – мужчина? Вы, с вашей красотой, очарованием, нежностью.

– С таким умом и с таким характером, – непримиримо дополнила Элла. – И все же… Если бы я была мужчиной и любила женщину так, как любите, по вашим словам, меня вы, я бы для начала задумалась, почему это она и ее муж дали друг другу слово никогда не быть друг для друга не чем иным, а только братом и сестрой? Почему они решили соблюдать вечную девственность?

– Боже мой, Элла… – простонал Павел. – Вы хотите сказать, что…

– Я хочу сказать, что моя младшая сестра Аликс совершенно здорова, – твердо сказала Элла. – И для судьбы русской династии она не несет никакой угрозы. У меня – носительницы наследственной болезни Кобургов – нет и не будет детей. Проклятие Кобургов умрет вместе со мной!

Настало молчание, Александра не верила своим ушам! Она никогда не слышала ни о каком проклятии Кобургов, ни о какой болезни, которая могла быть опасна для судьбы династии. Но, видимо, это и впрямь было что-то ужасное, потому что Павел все молчал, а когда заговорил, у него дрожал голос:

– Так вы принеси себя в жертву року? Неужели это правда, Элла? Любовь моя… Мне нет прощения!

Элла что-то сказала в ответ, однако голос ее был заглушен смехом пары, пролетевшей мимо. А через минуту Павел и Элла отошли от колонны и снова влились в танцующий круговорот.

…Александра почувствовала, что сейчас зарыдает. Боль в сердце казалась невыносимой. Но страшным усилием воли она удержалась от слез. Заплакать могла та маленькая, неопытная девочка, которой считал ее Павел. Но за несколько минут Александра повзрослела. Она чувствовала эту перемену в себе так остро, как человек ощущает выздоровление от болезни.

Новыми глазами теперь взглянула она на свою жизнь и на отношения с мужем. О нет, любовь ее к нему не дала трещины… просто это была уже другая любовь.

Александра вспомнила мать, которая со странным, мечтательным выражением лица поет: «Святой Васили приходит!» – и знает, не может не знать о тайных поездках отца в Париж. Но продолжает любить его, продолжает рожать от него детей. Вот так теперь и Александра будет знать тайну своего мужа… И рожать от него детей.

Первого, во всяком случае, она уже носит, хотя об этом еще не знает никто. Александра хотела раньше других сообщить эту новость Элле, но теперь сначала напишет матери.

И сделает все, чтобы больше не видеть Эллу!