Еще одна станция

– Я бухгалтер, – с каменным лицом отвечает она. – Не-а, я прикалываюсь. Ну, дневная работа у меня такая. Но да, это я, Энни.

Она широко взмахивает рукой с молочным коктейлем, изображая реверанс.

– Энни Депрессант. Гордость Бруклина. – Она на секунду задумывается. – Ну, или хотя бы Флэтбуша. Северо-восточного Флэтбуша. Можно сказать. – Она пожимает плечами и снова подносит трубочку ко рту. – В общем, я очень плодотворно работаю.

– Я Огаст, – говорит Огаст, показывая на свой бейджик. – Я… не знаменитая ни по стандартам Флэтбуша, ни по каким-то другим.

– Круто, – говорит Энни. – Добро пожаловать в наш дом. В удобства включены роскошный водопровод времен Второй мировой войны и драг-квин-вегетарианка, которая может помочь тебе с налогами.

– Спасибо, – говорит Огаст. В этом доме наверняка самая высокая концентрация агрессивно-дружелюбных людей на квадратный метр во всем городе. – Да, мне даже… как бы нравится.

– О, это прекрасно, – с готовностью говорит Энни. – Ты теперь живешь на другом конце коридора? С Уэсом?

– Да, ты его знаешь?

Энни шумно втягивает коктейль и говорит:

– Я влюблена в Уэса уже лет пятьсот.

Огаст чуть не роняет тряпку, которой она вытирала бар.

– Что? Вы… вместе?

– Ой, нет, – говорит Энни. – Просто я в него влюблена.

Огаст пару раз открывает и закрывает рот.

– Он знает?

– О да, я ему говорила, – отвечает Энни, пренебрежительно взмахнув рукой. – Мы целовались раза три, но у него есть проблема: он боится быть любимым и отказывается верить, что он это заслуживает. Это так утомительно. – Она видит выражение на лице Огаст и смеется. – Я шучу. Ну, у него и правда есть такая проблема. Но я никогда не считала этого парня нудным.

Энни подписывает свой чек, когда заканчивается смена, и Огаст в итоге идет домой вместе с драг-квин, которая возвышается над ней на полметра и двадцатисантиметровые платформы которой заглушают мягкий топот кроссовок Огаст.

В оранжевом свечении «Попайс» Огаст собирается отпереть дверь, ведущую в небольшой обшарпанный вестибюль их дома, но Энни хватает ее за локоть.

– Эта лестница после той ночи, которая у нас была?

Огаст дает Энни затянуть себя в «Попайс». Парень за стойкой осторожно оглядывается вокруг, а потом проскальзывает в коридор, ведущий к туалетам, где открывает дверь, на которой написано «Только для персонала».

Энни, проходя мимо, целует его в щеку, а Огаст неловко машет, поддерживаемая потоком энергии Энни. Они сворачивают налево, и там, за коробками «Попайс» и кувшинами соевого масла, находится то, что Огаст даже не думала найти в этом прекрасном задрипанном здании, – лифт.

– Служебный лифт, – объясняет Энни, пока жмет на кнопку большим пальцем. – Никто больше им не пользуется, но эта старая поломанная тварь еще работает.

Поднимаясь наверх, Огаст развязывает фартук, а Энни начинает снимать все шесть пар накладных ресниц, складывая их в шкатулку к ногтям. В ее хаосе есть уверенная дотошность, идеально сдержанная вечеринка с шампанским. Огаст представляет, как Энни сидит в своей квартире посреди ночи со всеми теми свободными спальнями, которые можно себе позволить на зарплату бухгалтера, и мычит под Патти Лабелль, пока старательно возвращает каждый ноготь и каждую ресницу на места за своим туалетным столиком. Лифт издает сигнал на шестом этаже, и дверцы открываются.

– Вот почему полезно заводить друзей, куда бы ты ни пошла, – лучезарно говорит Энни, когда выходит из лифта. Она держит свои туфли, шагая по коридору обтянутыми колготками в сетку стопами, но выглядит так, будто могла бы пробыть на ногах еще всю ночь. – Шесть этажей, ни одной ступеньки. Мы с этим парнем давно познакомились, когда я замяла драку из-за куриного филе между какими-то пьяными придурками.

– Из-за курицы, в которой даже нет костей?

Энни хмыкает в знак согласия.

– Вот именно. Я не ем мясо девять лет, но черт возьми.

Они доходят до своих дверей: 6F – Огаст, 6Е – Энни.

– Приходи как-нибудь на шоу, – говорит Энни. – И если ты увидишь меня парнем, то можешь звать «Исайя».

– Исайя. Ладно. – Огаст выуживает из сумочки ключи. – Спасибо за лифт.

– Не за что, – говорит Энни. В мягком свете коридора Огаст видит, как изменяется ее лицо, когда Энни и Исайя сливаются. – Передай Уэсу от меня привет. И скажи, что он все еще должен мне кусок пиццы и тридцать баксов.

Огаст кивает, а потом. Что ж. Она не знает точно, что заставляет ее задать вопрос. Может, то, что она начинает чувствовать себя актером массовки в ужасно низкобюджетной «Реальной любви», окруженная людьми, любящими и любимыми своими запутанными, непредсказуемыми способами, и она этому не доверяет и это не понимает. Или, может, ей просто так хочется.

– Тебе когда-нибудь, ну… Не знаю. Одиноко? От того, что ты любишь того, кто не может ответить тебе взаимностью?

Она тут же об этом жалеет, но Энни смеется.

– Иногда. Но, сама понимаешь, это чувство. Когда ты просыпаешься утром и тебе есть о ком подумать. Куда направить свою надежду. Это хорошо. Даже когда плохо, это хорошо.

И Огаст… что ж, Огаст обнаруживает, что ей нечего на это ответить.

В эти дни Огаст тревожат две вещи.