Еще одна темная половина

Я касаюсь ладонями его плеч в тонкой белой рубашке. Кажется, она похожа на ту, в которой он ходил убивать Маэстро. Или он вообще был без рубашки? Я не помню. Я не могу проверить, галлюцинация он или реальный.

Его ладонь сжимает мою грудь, сильно, до боли, до сладкой боли принадлежности кому-то сильному, пока пальцы другой руки гладят меня по лицу так нежно и щемяще, что я почти плачу.

Я все еще задыхаюсь, никак не могу восстановить дыхание, и Люций не дает мне это сделать. Пока я смотрю ему в глаза, его пальцы касаются острыми когтями моих сосков, обводя их по кругу, дразня ожиданием боли, но скользя нежно и слишком легко, так что тело начинает просить больше, сильнее, интенсивнее!.. Но он не дает, он проводит уже мягкими подушечками пальцев по нежной коже живота обманчиво медленно и замирает на грани, за несколько мгновений и миллиметров до изнывающего междуножия.

Как только я отвожу взгляд, рука, ласкающая мое лицо, становится жестоким палачом: она зарывается в волосы и дергает их, заставляя очнуться, снова смотреть в неизбежную черноту.

И тогда замершие на внутренней стороне бедер пальцы снова продолжают свой бег – они дразнят и дразнят и дразнят, ни разу не прикасаясь к тем местам, где я их жду уже с нетерпением.

– И что, за это время ты ни разу ни с кем не потрахалась? – мурлычет Люций.

– Нет… – я шепчу.

– И теперь у тебя такой жестокий недоеб, что ты раздвигаешь ноги в общественном сортире? – издевается эта тварь.

При этих словах внутри меня все сжимается так, что становится больно.

– Перед тобой… – выталкиваю я из губ хриплые тихие слова.

Он наклоняет мою голову вбок, прикусывает острыми клыками мочку уха и шепчет так, что по всему телу проходит дрожь:

– Я выебу тебя так, что ты неделю не сможешь говорить и ходить.

Вместо ответа я раздвигаю бедра так широко, как только могу, и даже издевательская ухмылка Люция меня не может смутить.

Он накрывает мой рот своим и врывается горячим языком внутрь как захватчик. И почти сразу я чувствую как его член тоже входит в меня, внезапно заполняя так плотно и сильно, что я почти кричу от ощущения долгожданной цельности. Я обнимаю его за шею, его руки стискивают мои бедра, и дальше все на свете теряется в огненно-влажной карусели.

Его пальцы то раздвигают мои губы, чтобы горячий язык мог изнасиловать мой рот яростно и жестко, то ныряют между нашими телами, касаясь походя ноющих сосков и царапая кожу на животе, чтобы сжать клитор, еще немного позвонить в дьявольский звонок, как будто нам нужен еще хоть кто-нибудь.

Люций движется резко, быстро, так как мне бы никогда не понравилось, будь это кто-то другой, но я забыла, что когда-то были другие. Я действительно даже не думала все это время, что могла бы… Нет, как бы я могла, он же был частью меня!

– Могла бы подумать и о моих потребностях, любовь моя! – вслед за шепотом в ухо ныряет язык, обводя его изгибы и снова сменяясь шепотом: – У мужчин, знаешь ли, есть потребности.

Что это значит?..

Я не успеваю додумать – он выходит из меня, закидывает мои ноги себе на плечи, и вместо его члена во мне снует его язык. Я бы сказала, что он совсем не замена… если бы могла сказать хоть слово. Меня бьет горячая дрожь, я чувствую себя натянутой стрелой, которая через мгновение… вот еще через мгновение… еще… еще… еще… Вот теперь! Теперь уходит в солнце, раскалываясь на тысячу пылающих частиц.

Никто не дает мне собраться – или сдвинуть ноги. Пальцы ныряют в горячую мокрую глубину, язык скользит снаружи и я не выдерживаю и пары секунд, снова выгибаясь, упираюсь головой в зеркало за своей спиной.

– Еще! – я не уверена, что знаю, кто из нас это стонет, потому что я чувствую как все мое тело умоляет – Еще! Но у меня нет дыхания, все еще нет, чтобы сказать это самой.

И еще. И еще.

И когда я понимаю, что наслаждение переходит в боль и хочу его остановить, я не могу – и тогда я кричу.

Но это не помогает.

Потому что если Люций хочет превратить мою жизнь в ад – он может превратить ее в ад даже с помощью оргазмов.

Я становлюсь то льдом, то огнем. Я плавлюсь и разлетаюсь острыми осколками, я сдвигаю ноги и стучусь затылком о зеркало, я царапаю ногтями его плечи и белоснежный холод раковины.

И когда я ударяюсь о зеркало особенно сильно, оно разлетается на куски, засыпая меня тысячью острейших кинжалов, в каждом из которых отражается искаженное наслаждением-болью лицо вампира.

В темноте слышно мое хриплое дыхание, шум воды и гул бара за дверью.

Я пытаюсь пошевелиться, и с меня падают осколки зеркала.

Открываю глаза. Резкости больше нет. Усиленного слуха нет. Я вновь чувствую, как алкоголь растворяет мои сосуды, отравляет мою кровь, кружит голову. Все мутно.

Так вот что…

Вот…

Я все еще чувствую тонкие пальцы у себя на коже.

В меня все еще вжимается горячее тело.

Горячее.

Я должна была понять.

Она испуганно смотрит на озеро осколков вокруг.

Даша? Или Маша?

Ее губы все еще блестят от моей смазки.

Меня тошнит.

Голова кружится так, что кажется сейчас оторвется.

Я стучусь затылком о раму зеркала, но лучше не становится. С каждым ударом картинка в голове меняется: