Еще раз о немецких деньгах

*) Так в документе. Возможно, речь идет о Генрихе Дорренбахе, командире Народной морской дивизии, активном участнике коммунистического восстания в Германии, в решающий момент поддержавшем Ледебура.--Прим. Ю. Ф.

так утверждается в приказе от 19 февраля--чтобы перевести малозначительное нарушение, а именно использование чужих документов, в разряд тяжкого преступления, однако ему нехватило мужества отменить первый приказ об аресте и, за неимением материалов для следствия, поставить меня перед судом на основании второго приказа об аресте. Он не мог это сделать, так как знал, что ни один суд не примет во внимание его утверждение, что член русского правительства живет в Берлине под чужим именем с целью спекуляции продовольственными карточками--ибо к этому сводится подозрение, что я обзавелся фальшивыми документами в корыстных целях. Точно так же он не мог привлечь меня к суду на основании обвинения в разжигании классовой ненависти, потому что найденные у меня статьи либо были уже напечатаны и не вызвали вмешательства юридических властей против опубликовавших их газет, либо имелись в рукописи, то есть не могли представлять собой правонарушения, не говоря уже о том, что содержание статей лишало прокурора всякой надежды на то, что меня осудят, несмотря даже на растяжимость понятия "подстрекательство".

Итак, чтобы держать меня в тюрьме, пришлось вести следствие о мнимых преступлениях. Но поскольку не было ничего пригодного для расследования, следователь занялся сбором материала к моей биографии. Он расспрашивал меня о моей деятельности до и во время войны, о моей деятельности в качестве члена русского правительства, он даже обзавелся отзывами членов бывшего немецкого посольства в Москве. Когда и с этим было покончено, он перешел к литературно-историческим штудиям. Мне были предъявлены фантастические сообщения немецких журналистов, в которых описывалось, какое грандиозное впечатление произвело на Ленина известие о моем аресте, или же выражалось восхищение моим литературным талантом, затем в ход пошли мои старые статьи, которые при кессельской цензуре немецкая буржуазная пресса перепечатывала из московских "Известий". Все это времяпрепровождение не имело ничего общего с преступлением, в котором меня обвиняли, однако это никого не трогало, поскольку прокуратура имела возможность заявить в прессе, что следствие продолжается. Наконец, удалось разыскать живых "свидетелей". Так, допросили господина, который заявил, что видел меня в машине с Эйхгорном--что неправда, но даже если бы это было так, это не имеет ни малейшего значения, поскольку, по показаниям свидетеля, это происходило до январских волнений. Второй свидетель--страшно произнесть! -- видел у пивной во время беспорядков машину, про которую кто-то сказал, что я там сижу. Так это или нет--он не знает. Третий во время беспорядков видел во главе толпы человека, про которого сказали, что это Радек. Во время очной ставки со мной он заявил, что это был другой человек. Наконец, из Гамбурга за государственный счет привезли свидетелей, один из которых собщил страшный и точный факт, что ему кажется, что он в период с ноября (когда я был за границей) до января видел меня в гамбургской ратуше, но не может в этом поклясться, а второй явно хотел создать мне алиби, утверждая, что видел меня в Гамбурге 7, 8, 9 января--то есть в те дни, когда я, якобы, совершал преступления в Берлине. Достигнув этого пункта, когда появилась возможность, что найдутся свидетели, которые будут клясться, что я в период январских волнений плавал с Леттов-Форбеком в открытом море, следователь заявил мне, что он закрывает следствие, с тем чтобы господин прокурор получил возможность со своей стороны приступить к аналогичным изысканиям.