Еще раз о немецких деньгах

Ордер на арест Радека был выдан 16 января, и сразу же начались лихорадочные поиски по всей территории Германии. Задержать его удалось 12 февраля в Берлине. Как свидетельствуют архивные документы Прусского министерства юстиции, этот успех полиции сразу же привел к ожесточенным спорам между военными и органами юстиции. Полковник Рейнгард, подчиненные которого препроводили Радека в Моабит и составляли там часть охраны политических заключенных, 14 февраля оправдывал перед прокурором д-ром Вайсманом из земельного суда I необходимость содержажния Радека в наручниках, применения других мер безопасности и запрещения свиданий тем, что речь идет об опасном преступнике--"военнопленном, шпионе воюющей державы". Рейнгард опасался также самоубийства, бегства или попыток освобождения извне. Именно он ходатайствал о предании Радека военному суду, так что Радек мог легко разделить участь Карла Либкнехта и Розы Люксембург.

Следственный судья отменил содержание Радека в наручниках, а прусский министр юстиции послал в тот же день, 14 февраля, телеграфный протест Национальному собранию в Веймаре против вмешательства военных. Оба защитника Радека, д-р С. Вайнберг и д-р К. Розенфельд, получили возможность беседовать с ним, но вначале лишь в присутствии следственного судьи. Кроме того, пока еще действовало распоряжение, согласно которому при ежедневных прогулках на Радека следовало надевать наручники, из-за чего тот вплоть до отмены этого распоряжения отказывался от прогулок. [...]

Предварительное расследование вскоре село на мель, так как активного участия Радека в январском выступлении доказать не удавалось. При нем в числе прочего были обнаружены написанные им брошюры и еще не опубликованные рукописи, в содержании которых обвинение не могло найти чего-нибудь важного для себя. Хотя Радек еще в апреле протестовал против продолжительности содержания под военным контролем, но его условия существенно улучшились еще в марте. Он находился в камере на третьем этаже тюремного здания на Лертерштрассе, причем камера запиралась двумя замками, а перед дверьми постоянно дежурил охранник. Ночью военная охрана навешивала третий замок. [...].

К этому же времени относится письмо Радека Альфонсу Пакве, которое тот передал министру иностранных дел (это письмо находится в архивном наследии Брокдорфа-Рантцау). Радек писал Пакве 11 марта, после завершения мощных мартовских выступлений, продолжавшихся с 3 по 8 марта. В этом письме, которое Радек писал с надеждой, что оно будет прочитано, утверждалось, что в Германии пока еще нет революционной рабочей партии; Независимая социал-демократическая партия--это "партия инвалидов", КПГ--пока еще только направление, но не партия с прочными традициями, как у большевиков в 1917 г., и с армией, стоящей на ее стороне. Таковы два решающих заключения Радека, сделанных им на основе событий 1919 г. Для своих немецких читателей он продолжал: пламя революции перекинется на страны Антанты. Однако отношения между Германией и Россией он желал видеть поставленными прежде всего на здоровую основу экономического сотрудничества. Эту новую программу, как видно из дневников, Радек пытался внушить многим влиятельным лицам, посещавшим его в заключении.

Между тем немецкие власти после безрезультатного завершения предварительного следствия попали в затруднительное положение: что делать с Радеком. Ситуация осложнялась еще и тем, что Радек 19 июня был назначен представителем Украинской советской республики и что русское правительство взяло за Радека немецких заложников. Выдачу Радека странам Антанты, о чем ходатайствовало прусское министерство юстиции, министерство иностранных дел санкционировать не могло. Затруднения возникали со всех сторон. Когда советский нарком иностранных дел Чичерин пригрозил 12 июня: "У нас имеется в запасе кое-что более сильное", в записях МИДа дел появилось смущенное примечание: "В данный момент мы ничего не можем сделать".