Еще шла война

Уже по дороге в общежитие Скиба догнал нас. Он довольно улыбался.

— Песочек, хлопцы, хотя и не золотой, а все же оказался любопытным для науки, — не без гордости объявил он. — В лаборатории такое о нем сказали.

Так неожиданно для себя я сделал еще одно открытие в этом человеке: оказалось, что Ефрем Платонович не просто бригадир, а еще и помощник ученых-геологов, следопыт неизведанного царства глубоких недр. И я постепенно начал как бы прозревать, по-настоящему понимать значимость и глубокий смысл своей профессии.

Этому помогло еще одно обстоятельство.

Между женским и мужским общежитиями была танцевальная площадка — деревянный пятачок, как называли ее здесь. И вот однажды на танцах появилась девушка, которую я никогда до этого не встречал. Высокая, гибкая, с толстой косой бронзового отлива, искрящейся в электрическом свете. А глаза большие, фиалковые, с голубыми сполохами. И бывают же на свете такие!

В тот вечер я танцевал с ней и узнал, что зовут ее Нюрой. Работала она на строительстве электросварщицей. С той поры что-то неладное стало твориться со мной. Все время я вспоминал Нюру, ее глаза, косу, и день за днем для меня проходили как в тумане.

По вечерам в окнах общежития, где я жил, от электросварки играли голубоватые отсветы. То были тягостные для меня минуты. Я никуда не выходил из своей комнаты, так как в это время Нюра была на работе.

Когда у нее случался свободный вечер, я заходил за ней, и мы, взявшись за руки, шли к берегу Донца. В тихой глубокой воде трепетали крупные звезды, время от времени по ту сторону реки, в лесу, какая-то ночная птица, точно заблудившийся человек, вскрикивала: «Я тут!.. Я здесь!..»

Но не было в ее голосе ни тревоги, ни отчаяния. Казалось, она просто напоминала, что мы с Нюрой здесь не одни и что нам надо быть поосторожнее. И все же в один из таких вечеров я признался Нюре, что люблю ее. Она выслушала меня молча, опустив взгляд, и ничего не ответила. Так же молча мы вернулись к общежитию, где она жила.

В коридоре мы по обыкновению долго стояли у дверей Нюриной комнаты. Как-то я взял ее руку и повернул ладонью кверху, провел пальцем по тугим бугоркам мозолей.

— Трудно тебе, Нюра? — спросил я.

— Я люблю свою работу, — не задумываясь, ответила она.

Но мне почему-то казалось, что ей очень трудно и что она с радостью отказалась бы от своей профессии.

Однажды, в минуту расставания, я положил ей руки на плечи и хотел поцеловать. Нюра отступила на шаг и юркнула в комнату.

Спустя несколько дней я снова заговорил о том, что не давало покоя моему сердцу. Я сказал, что она должна стать моей женой, что ей надо бросить свою нелегкую и небезопасную профессию.

Нюра слегка вздрогнула, испытывающе и отчужденно посмотрела на меня.

Мы еще долго ходили по берегу Донца, о чем-то говорили, но она ни разу не подняла на меня своего взгляда. Мне показалось, что я вдруг потерял для нее интерес.

Наконец она проговорила:

— Мне холодно, пойдем домой.

Я снял пиджак, накинул на ее зябко сжавшиеся плечи. Она поблагодарила, но так за всю дорогу и не расправила их.

С той поры Нюра стала избегать меня.

Все это было странно и непонятно. Я был не на шутку встревожен такой переменой.

Однажды в обеденный перерыв я отыскал Нюру на стройке. К счастью, никого поблизости не оказалось. И я спросил у нее:

— Почему ты меня избегаешь, Нюра?

— Не избегаю, но… — она запнулась и вдруг с неожиданной решимостью добавила: — Нам лучше не встречаться, Павел. Я не смогу быть такой женой, какую ты хотел бы. — При этом она, даже не взглянув на меня, завернула остаток завтрака в смятую газету и принялась за работу.

С той минуты я не переставал думать о том, что судьба поступила со мной жестоко, несправедливо, что отныне радость не коснется моего сердца — вряд ли я когда-нибудь смогу полюбить другую.

Вскорости мне полагался отпуск, и это немного радовало. Я решил поехать в село к родным. Возможно, там немного забудусь, приду в себя.

Перед отъездом я все же постарался встретиться с Нюрой, сказал ей:

— Завтра уезжаю, пришел проститься.

Мне думалось, что она скажет: «Не уезжай, Павел!» Но Нюра спокойно посмотрела на меня долгим взглядом и проговорила:

— Счастливой дороги, Павел.

И быстро пошла в общежитие.

В тот год лето выдалось пасмурное. Дожди шли с небольшими перерывами и днем и ночью. Вспышки молнии напоминали мне зеленовато-голубые огни электросварки. В их ярком отблеске я видел Нюру. Видел ее не такой, какой она была на работе, в грубом комбинезоне, со щитом, закрывавшим лицо, а нарядную и красивую, когда она майскими звездными вечерами ходила рядом со мной по кривым опасным тропкам у крутых берегов Донца.

На душе у меня было тоскливо и неуютно. Я не дождался конца отпуска и уехал обратно на стройку.

Поезд пришел поздно вечером. Шагая по степному проселку, я напряженно всматривался в темноту, надеясь увидеть зарницы электросварки. Но так и не увидел их. Лишь звездная россыпь электроламп трепетала вдали. Ефрем Платонович, встретив меня, нахмурился:

— Гуляй, где хочешь и как хочешь, но учти: на работу раньше срока не допущу, — объявил он сердито.