Еще шла война

— Что это комиссия тянет, пора бы и продолжать, — нетерпеливо взглянув на часы, сказал он Туманову. У Шугая был такой вид, будто его ждут неотложные дела, а он вынужден попусту убивать здесь дорогое время. — Сходил бы, Петр Степанович, узнал, скоро ли они там?

— Не имею права, Николай Архипович.

— Ну, тогда пошли Королева.

Туманов осуждающе улыбнулся.

— Не зря тебе достается сегодня!

Шугай, не сдержавшись, сказал:

— За одного битого двух небитых дают. — И рассмеялся, словно сказал не всерьез, а только так, от нечего делать, лишь бы скоротать ожидание.

В нарядной царило оживление. Стенная газета, призывы, плакаты, диаграммы роста добычи подчеркивали необычайность сегодняшнего собрания. Николай Архипович успел прочитать стенгазету еще во время утреннего наряда и теперь, перекидываясь словами с секретарем горкома, невольно прислушивался, как реагируют коммунисты на критику. В газете была крупным планом нарисована карикатура: сидит на облучке заправский ямщик и гонит тройку-шахту во весь галоп, а того не замечает, что уже спицы из колес летят во все стороны. Случись ухабинка, коляска разлетится вдребезги, косточек самого ямщика не соберешь. Шугай знал, что карикатура эта на него и чьих рук работа — комсомольского секретаря Кушнарева и внука кузнеца Недбайло Тимки. Шугай подошел к Кушнареву и, словно сводя все в шутку, сказал, подмигнув в сторону стенгазеты:

— А картинка искажает, комсомол.

— На то она и карикатура, Николай Архипович, — затаив усмешку, ответил Кушнарев. Шугай изменился в лице.

— Не по плечу замахиваешься, милок… — И пошел прочь. Но уже спустя минуту понял, что сказал лишнее. Он хорошо знал боевитость комсомольского секретаря. От него можно ждать еще и не такой критики…

Председатель счетной комиссии пригласил занимать места.

В дверях нарядной Шугая задержал помощник главного инженера. Он только что поднялся из шахты — в каске, в измазанной спецовке. Лицо его было встревожено.

— Что случилось? — нетерпеливо спросил Шугай.

— На «севере» сильно жмет, Николай Архипович, кое-где крепление смяло.

Начальник шахты взорвался:

— А ты где был, куда смотрел?!

— Людей не хватает. Разрешите вызвать вторую смену?

— Без паники, — остановил его Шугай, — где я тебе возьму людей? Видишь — собрание. Не могу же я закрыть его. Иди и действуй пока наличными силами, а там будет видно, — и пошел на свое место.

…Председатель счетной комиссии огласил результаты голосования. За Шугая было подано всего 13 бюллетеней.

— Не включи он свой собственный голос, наверняка бы провалился, — едко подкинул кто-то.

Николаю Архиповичу вдруг стало до того не по себе, что он готов был подняться и уйти. Никогда еще не случалось, чтобы он оставался в одиночестве, почти совсем один. Но все же нашел в себе силы, поднялся, наклонился к Королеву и Туманову, сообщил им о положении дел в шахте. Спустя минуту председательствующий предоставил ему слово.

— Решил оправдаться! — зашумели коммунисты.

— Давай, председатель, заканчивай!

Председатель настойчиво постучал карандашом по графину.

Собрание выжидающе стихло.

Шугай выпрямился, вытер платком лицо и, опять почувствовав свое неограниченное право начальника шахты, громко объявил:

— В северном откаточном штреке смяло крепление, товарищи. Одним крепильщикам там не справиться. Все, кому выходить с утра, — в шахту!

II

Всю ночь люди закрепляли штрек — ставили новые опоры, заградительные щиты. Узнав о грозящей опасности, на помощь пришла бригада Быловой. Но Шугай отправил ее обратно в лаву.

— Без вас освятится, — сказал он бригадиру, — давайте уголь, не срывайте добычу.

К утру штрек был надежно закреплен, и в нем опять забегали вагонетки. Когда забойщицы поднялись на-гора, первым, кого они встретили, был письмоносец. Люди знали и уже привыкли к тому, что раз Горбунок появился на шахте, значит, кому-то с фронта пришла добрая весть.

Женщины обступили его, нетерпеливые, взволнованные.

— Да не тулитесь вы, чумазые, — будто сердился старик, отступая, — выпачкаете мундир, на люди срам будет показаться.

Женщины посмеялись: на почтальоне была поношенная офицерская фуражка со звездой, истоптанные чуни, застиранная до белесости гимнастерка в заплатах. Пока рылся в своей парусиновой сумке, женщины жадно следили за каждым его движением. Но вот он, наконец, вынул конверт-треугольник и, держа его в руке, обвел всех ищущим взглядом.

— Черные, как кочегары, никого не узнать, — сказал он и, напустив на себя строгость, громко спросил: — Которая из вас Зинаида Постылова?

— Это я, дяденька, — вскрикнула от неожиданности Зинка. Горящие встревоженные глаза ее впились в конверт и, казалось, спрашивали: что же ты принес мне — горе или радость?

Почтальон скупо улыбнулся ей.

— Принимай от своего Кузьмы письмецо да не забудь отписать и мой поклон.

— Подружки, бабоньки, мой Кузьма живой! — радостно запричитала она, прижимая обеими руками конверт к груди, словно кто-то мог отнять его, и кинулась в дальний угол нарядной.