Еще вчера. Часть первая. Я – инженер

Однако все это стало известно потом. Сейчас нас встретил незнакомый мир, засыпанный снегом, с сильными морозами, в котором надо было устраиваться надолго, – никто не думал, что так надолго. Хозяйка и дочки нас встретили радушно и участливо, накормили, обогрели, сводили в баню. Жить нам предстояло в гостевой половине избы, с отдельным входом из сеней и глинобитным полом. Большую часть комнаты занимала огромная русская печь с пристроенной лежанкой. Место для меня нашлось сразу: на вершине печки под близким потолком. Все равно туда больше никто не помещался – Тамила ведь осталась в Аягузе. Через несколько дней мы определились: мама пошла работать в школу учителем математики, которого здесь не было вообще. Оказывается, именно поэтому мы были распределены в Ириновку. Нас «поставили на довольствие»: эвакуированным полагался хлеб, некоторые овощи и, главное, топливо в виде кизяка и керосин для освещения. Это очень обрадовало нашу хозяйку, которая с тоской взирала на уменьшение своих запасов. Хлеб мы получили в виде огромного белого каравая, набросились на него с благодарностью Советской власти за проявленную заботу о нас сирых. Правда, из всего остального «положенного» маме удалось «выбить» немного керосина. Выдача хлеба тоже вскоре прекратилась: его просто не было вообще. Хлебом должен был обеспечивать колхоз, но учителя не были его работниками, да и вообще весь хлеб подчистую был вывезен: во время войны хлеб – материал стратегический, и все это понимали. У нас появилась новая учительница Шейнман Сара Самуиловна, студентка последнего курса пединститута, вывезенная из блокадного Ленинграда. После ее рассказов о буднях жителей блокированного Ленинграда мы казались себе обожравшимися обывателями, а наше недоедание – плод воображения, пресыщенного чревоугодием. Забегая вперед, скажу, что печеный нормальный хлеб я попробовал вживую только весной 1944 года. (Слово «нормальный» станет понятным после описания моего собственного опыта хлебопечения весной 1943 года). Правда, кое у кого из аборигенов оставались какие-то запасы, и они выдавали своим детям «тормозок» в школу в виде кусочка белого(!) хлеба. На вопрос: «Если муки мало, то почему вы печете такой белый хлеб?», ответ был: «Мы не можем портить остатки муки, выпекая серый хлеб». Гастрономическую тему не так легко окончить, рассказывая о тех голодных днях, и я буду к ней постоянно возвращаться.

Мне надо было ходить в школу. Расстояние до школы было около двух километров санной, она же – главная, дороги. Морозы уже стояли приличные, и наше обмундирование не соответствовало «текущему моменту». Каким-то чудом мама сохранила отцовское зимнее пальто: очевидно, его в пути должны были использовать вместо матраца. Теперь ему наполовину отрезали полы, частично – рукава – и для меня получился очень миленький и теплый «верхний наряд». Хуже обстояли дела с обувью: ботиночки на резиновой подошве черпали снег бортами, и ноги ужасно мерзли. При этом остатки резиновой подошвы сохранили зачем-то свои скользящие свойства, что делало мое перемещение к светочу знаний похожим на пляски шамана. Глядя на мои антраше, наша хозяйка сжалилась и обула меня в «пимы», оставшиеся от мужа, наполовину обрезав голенища. Хотя валенки-пимы были на несколько номеров больше требуемого размера, нельзя было словами передать «чувство глубокого удовлетворения», когда ногам стало тепло и они перестали разъезжаться в разные стороны на скользкой дороге.

Борьба за огонь

Надо заметить, что к тому времени у меня появился очень важный и нужный статус «хранителя огня». Спички кончились у всех почти одновременно, новых поставок не намечалось. Утром, практически еще темной ночью, аборигены выходили из изб и искали глазами или носом дом, из трубы которого поднимался дымок. Туда устремлялись дальние и близкие соседи с горшками, в которых были запасенные заранее угли. Добытый в первоисточнике огонь разносили по своим домам. Иногда приходилось ходить очень далеко. Я как-то незаметно освоил добычу огня, используя кремень и кресало – обломок старого напильника. Искры должны были попасть на благодатную почву – специально обработанную вату. Для этой обработки использовалась зола от шляпок подсолнуха. Но тлеющая вата – еще не огонь. К тлеющему фитилю надо было прикоснуться лучиной, на одном конце которой была головка, образованная окунанием лучины в расплавленную желтую серу. Сера загоралась голубым, стреляющим во все стороны огнем, выделяя при этом дымок, весьма продирающий органы дыхания. Лучина разгоралась, вслед за ней лампы и печи, давая людям свет и тепло. Мама обычно будила меня ни свет ни заря. Спросонок в темноте я нащупывал свои орудия производства и, часто попадая по пальцам, добывал огонь по описанной технологии. Хозяйка и ближайшие соседи были избавлены от походов за огнем, что частично оправдывало щедрый дар – валенки.